Лев СОБОЛЕВ, заслуженный учитель: ДЕТИ СТАЛИ СВОБОДНЕЕ И ЛУЧШЕ 

Главная черта нашего времени, на мой взгляд, в том, что оно значительно более свободно от идеологического пресса. В советские времена мы учили своих учеников выживать. Вывести их на площадь опытному педагогу было бы нетрудно. А надо было, чтобы они остались людьми и все-таки "не полегли на поле боя", чтобы в прямом смысле не сломались их жизни. Сейчас этой опасности "полечь" практически нет. Да, остались приспособленцы, карьеристы и циники, хотя, думаю, их было не меньше и 25 30 лет назад. Но сейчас в силу большей откровенности времени свободнее и в каком-то смысле лучше стали и дети.

Спорили со мной и мои первые ученики. Но в 1976 году я, рассказывая о Толстом, мог получить записочку от десятиклассницы: "А вам не кажется, что Солженицын очень похож на Толстого?" и такой вопрос тоже был проявлением внутренней свободы.

Свобода же нынешних детей в том, что они по крайней мере, пока не надо думать о поступлении в институт, могут заниматься делом, им действительно интересным. Они не обязаны врать, не должны думать, можно ли произнести имя Солженицына, или завтра кто-нибудь настучит и будут серьезные неприятности. Они открыты. Когда я с большим трудом объясняю им, что такое цензура, то вижу они либо не очень понимают, либо не очень мне доверяют. И я этому страшно рад. Потому что для моих учеников 1982 года достаточно было намека, чтобы обнаружить круг единомышленников.

Я нахожусь в выгодном положении, потому что работаю в школе, где у детей есть мотивация. Они хотят учиться. Понимаю, как тяжело работать в школе где-нибудь на задворках ЗИЛа, подобной той, в которой я начинал когда-то. Когда ребенок настолько неблагополучный часто материально, и почти всегда психологически, что тут не до жиру, его не учить надо, а иначе помогать.

Учительская работа тяжелая и опасная, потому что развивает авторитарное мышление. Изо дня в день она убеждает: знаешь истину, а твои ученики к ней только идут, и без тебя им, конечно, ее не найти! Тогда ты начинаешь разговаривать с домашними, будто ты на уроке. В метро ловишь бегущего мальчика и отчитываешь его: "Не бегай!" За всем этим стоит убежденность ты знаешь, как нужно. А ты не знаешь ничего. Ты должен понимать, что человек в автобусе, или в твоей квартире, или сосед по лестничной площадке неповторимая и открытая личность. Так же, как твой ученик.

Помните, у Толстого в незаконченном романе "Декабристы" Наташа, жена Петра Лабазова, говорит мужу: "Сережа моложе чувствами, но душой ты моложе его. Что он сделает, я могу предвидеть, но ты еще можешь удивить меня". Вот если видишь в подростке человека, могущего удивить, он это ценит.

Воспитание во многом определяется семьей, но прямой зависимости здесь нет. Есть дети самых простых семей, одержимые желанием учиться. Так еще поэта Кольцова отец лупил: "Надо мясо на рынок везти, а не стихи писать!" При большом желании хорошо выучиться можно не только в школе, имеющей репутацию "интеллектуальной", но и в дворовой. Но между ними разница, как между классом, который хочет и не хочет учиться. Попасть в среду, где стыдно сколько-нибудь старательно учиться, стыдно не материться, не курить, не пить, плохо. И лучше туда не попадать.