48 ЛЮБИМЫХ ДЕТЕЙ ШУРЫ ДЕРЕВСКОЙ

На самом деле их было больше – сирот, которых пригрело ее материнское сердце: 65! Но только сорок восемь из них (31 сына и 17 дочерей) она успела довести до совершеннолетия, прежде, чем безвременно ушла из жизни. И каждые 5 лет на день рождения Мамы седые уже дети и дети детей со всех концов бывшего Союза собираются в Ромнах, чтобы почтить ее память.

Время неумолимо, их становится все меньше, но узы дружбы и любви не ослабевают. Не у всех родных по крови людей встретишь такие отношения! Многие старшие члены семьи поддерживали младших, пока те получали профессию и становились на ноги, предоставляя им кров и помощь. До сих пор Деревские в любое время дня и ночи готовы приветить друг друга, как завещала Мама: «Всегда открывайте дверь своим братьям и сестрам. Они будут приезжать, я знаю. Поделитесь с ними последним, разделите радость и горе, и тогда ваша жизнь будет такой же счастливой, как моя».

Собравшись в Ромнах, в доме своего детства на улице Интернациональной, возле которого растут все те же яблони, они приходят к могиле, где на памятнике выгравировано «Земной поклон тебе, наша незабываемая!» с 48 подписями… И – сквозь слезы - вспоминают, вспоминают…

- Мамочка! Вот я. Иди сюда, мне тебя не видно! Детские ручонки потянулись к Шуре.

Женщину, как огнем, полоснуло по сердцу, она рванулась к кроватке.

- Вот этот будет мой, оформляйте.

- Но девочка почти незрячая, у нее куриная слепота из-за авитаминоза.

- Я медик, как-нибудь справимся с этой бедой. Слыхали, она меня узнала!

Так у супругов Александры и Емельяна Деревских появилась дочка Валя. И хотя она стала четвертым ребенком в семье, фактически с этой девочки начался отсчет беспримерной родительской самоотдачи. Ведь первые трое были связаны с Емельяном Деревским родственными или соседскими узами… Шура упорно будет брать и выхаживать самых больных, запущенных, безнадежных детей. И в ее волшебных руках гадкие утята превратятся в прекрасных лебедей.

Кстати, Валентина Деревская не только исправила зрение, но и, повзрослев, написала о своих приемных родителях книгу уникальных воспоминаний «Все начинается с семьи».

В судьбе Александры столько перипетий, что хватило бы на десять жизней. Ее имя мифологизировали, возводя в ранг культового советского персонажа, затем уничтожали память о ней, и, наконец, высветили материнский подвиг во всей глубине и святости. Имя Александры Аврамовны Деревской присвоено Малой планете номер 2400, открытой учеными Крыма…

Парадоксально, но к восстановлению справедливости приложил усилия один из тех людей, которые в свое время сделал все для плановой «ликвидации» семьи Деревских – бывший инспектор роно, а впоследствии директор интерната имени Деревской Григорий Купченко. Это было его искупление: просто однажды он понял, ЧТО сотворил. Фильмы, памятники, присвоение улице и школы имени Деревской, музей, издание книг, пафосно обставленные встречи братьев и сестер в Ромнах – все это его заслуга. Что ж, от ошибок, даже роковых, никто не застрахован…

Счастье вдребезги

Шурочка Семенова родилась в 1902 году Грозном в семье белошвейки Анны и нефтяника-бухгалтера Аврама. Ее мама была сиротой, воспитанницей жены английского лорда, - владельца нефтепромысла. Хозяева благоволили к молодым, даже подарили домик к свадьбе. Родители Шуры мечтали, что девочка поступит учиться в Институт благородных девиц. Но сложилось иначе: грянула революция, лорд спешно покинул Россию, и дело ограничилось гимназией. Между тем уже в 10 лет дочь проявила характер, выступив на защиту соседской малышки, которую наказывала мать: «Не смейте бить маленьких! Отдайте девочку мне, я сама ее воспитаю». Возможность проявить свои воспитательные таланты представилась довольно скоро: в 16 лет, после окончания 8 класса, Шурочку, выучившуюся, по примеру мамы, шить дорогие и тонкие платья руками, выдали замуж. Сватовство было условным: отец сам присмотрел будущего зятя, привел его к чаепитию, и вскоре без лишних проволочек сыграли свадьбу. У Шуры и Ивана родилась дочь Верочка, они ждали второго ребенка. Но эпидемия тифа разрушила семейное счастье: от болезни умирают и муж, и дочь. Не было уже на свете и родной матери Шуры…В порыве отчаяния молодая женщина решается на непоправимый шаг. «После аборта вы не сможете иметь детей», - сказал ей врач. Свой поступок она искупала до последнего вздоха – всей своей многострадальной и счастливой жизнью. Шура не просто стала матерью. Она осталась в памяти людей Роменской мадонной.

Медсестра и красноармеец

Пережив трагедию, смысл жизни Шура нашла в спасении людей. Закончив курсы медсестер, с головой ушла в работу в госпитале, где лечатся раненые белогвардейцы: в начале 1920 года город был всецело в их власти. Стройная сероглазая красавица с длинной тяжелой косой пользуется среди выздоравливающих сногсшибательным успехом, и в ее сердце наконец тоже поселяется любовь. 19-летняя девушка, может быть, полюбила по-настоящему впервые в жизни. Ее избранник - главврач, человек потрясающей образованности и культуры. И… намного старше ее. Шура тайно мечтает разделить с ним жизнь и стать таким же первоклассным хирургом. А пока тщательно скрывает свои чувства и, рискуя жизнью, прячет раненого красноармейца – Емельяна Деревского. Выходец из села, ее новый знакомый немногословен, зато умеет слушать. А еще у него золотые руки и надежное плечо.

Мягко, но решительно любимый человек отнял у Шуры надежду на взаимность, заявив, что, мол, любит ее, как дочь, и не имеет морального права… С опустошенной душой Александра бросает родной дом, в котором уже давно хозяйничает мачеха, и уходит на фронт в составе санчасти подоспевшей к марту 1920 Красной армии – вместе с Емельяном Деревским. После победы они едут в казачью станицу Радыки, на родину Емельяна: там у него подрастает сын Митенька, оставшийся из-за неизлечимого недуга жены на попечении деда и бабки . «У него авитаминоз и рахит и может развиться дистрофия, ему надо в город»,- профессиональным взглядом оценила Шура состояние ребенка. – «Так ему же мать нужна, а как же я с ним один?». Шура колебалась недолго. «Будет у него мать»,- пообещала она. И слово свое сдержала. Так родилась семья Деревских.

Первое пополнение

Через год у Митеньки появилась сестренка – 10-летняя Панна, сиротка из родной деревни Емельяна. Потом в их крохотной съемной квартире поселился Тимофей, родной брат Емельяна. А когда Тимофей и Панна отделились и создали собственные семьи, Шура принесла из Дома ребенка двухлетнюю Валю… «Пусть у Мити-подростка воспитывается ответственность…», - так объяснила она свое решение. Казалось, с каждым новым ребенком у мамы Шуры прибавляется энергии. Навсегда впитает Валя неповторимый дух семьи Деревских тех времен – атмосферу уважения к труду, поддержки и участия…

Зажигательная, общительная Шура прекрасно дополняла молчаливого, рассудительного Емельяна, который освоил профессию нефтяника-бурильщика и стал специалистом высокого класса. Она хваталась на любую работу, благо, недостатка вакансий в строящемся государстве не было. А вскоре у Александры Деревской появилось Дело, идеально подходящее для ее активной натуры: Шура становится заведующей детдома в Сызрани, который пользовался дурной славой. То, что она увидела, привело ее в ужас: дети были ослабленными, исхудавшими, спали на не меняющихся вонючих, мокрых простынях…Через несколько месяцев, после увольнения нерадивых сотрудников и установления человеческих порядков, детдом стал образцовым, и в жизни обездоленных малышей появились смех и радость. О новом руководителе заговорили…Но не слава была смыслом Шуриной жизни.

- Александра Аврамовна, гляньте на этих новеньких. Александра с болью смотрела на сморщенные, больные рахитом тельца двухлетних малышей. Сережа и Веня. Одного нашли в пустом вагоне, родителей другого убили грабители.

- Я возьму их домой на первое время. Выхожу и верну.

Но вернуть уже не смогла: сердце не отпустило. Тем более что обожаемого Митеньку призвали в армию.

Мать всех сирот

Грозный, Нефтегорск, Сахалин, Казахстан, Куйбышев, Украина – куда только не забрасывало Емельяна по службе. Известие о начале войны застала семью в селе Отважном, что под Куйбышевым, на Волге. Как ценного работника Емельяна на фронт не взяли. Он продолжал бурить скважины на стратегически важных точках, жил там же, появляясь дома только наездами. А Шуру не переставала грызть тоска по старшим сыновьям, Тимофее и Мите, от которых так скудно приходили весточки. Тимофея они так и не дождутся…

Осенью 1941 по Волге потянулись пароходы, везущие эвакуированных детей. Капитаны обращались с жителям окрестных сел по рупору с просьбой приютить на время заболевших малышей, не допустить их гибели.

Разве могла Шура не откликнуться?

Домой она пришла, держа за руку 4-летнюю Ниночку. Пройдет два года, и в большую семью вольются сбежавшие из детдома родные братья и сестры Нины - Коля, Марийка и Митя. А еще - дети блокадного Ленинграда, беспомощные и едва живые. День и ночь выхаживала их Шура, выкармливая с ложечки…Слава о маме всех сирот росла, как на дрожжах. Она не могла отказать никому. Иногда детей просто подбрасывали - тайком, ночью, на крыльцо.

«Дети продолжали прибывать в семью. Каждый раз, возвратясь с работы домой, Емельян обнаруживал одного-двух, а то и трех новеньких,- пишет в книге «Все начинается с семьи» Валентина Деревская.- Руки мамы всегда были до язв разъедены известью от стирки. Каждый день она становилась к ребристой доске. Все запасенные перед войной свои наряды Александра перешивала, оставшиеся лоскутки шли на починку белья».

Плановая ликвидация

После Победы семья Деревских, насчитывающая 29 детей, оказалась на Украине, в Ромнах Сумской области. Яблочный край стал и последним пристанищем Александры Аврамовны.

Шура относилась к той породе женщин, которые никогда и никого ничего не просят, рассчитывая только на себя. Когда ее спрашивали, будет ли она еще усыновлять детей, отвечала сдержанно, но решительно: «Буду! Пока сил хватит!». Между тем детей становилось больше, а сил - все меньше. Одержимая материнством, она пустила на самотек свои отношения с мужем. О какой личной жизни может идти речь, когда в доме «полна рукавичка» детей, а на отдых не остается буквально ни минуты?

Стоит ли удивляться, что у молодого, красивого мужчины, каким был Емельян, появились увлечения на стороне? Несмотря на мужской протест, Емельян продолжал отдавать деньги в семью и принимал активное участие в воспитании мальчиков. А потом сломался. «Ты взяла непосильное бремя. Всех сирот не приютишь. Прошу тебя, остановись!», - умолял он супругу, прежде чем покинуть дом навсегда в 1954. Но она уже не могла остановиться. И хотя жизнь семьи была четко организована, дети сами выращивали и собирали овощи, работали по хозяйству, ухаживали за скотиной, старшие присматривали за младшими, в их распоряжении была машина, это не могло компенсировать ужасного напряжения, которое испытывала Шура с утра до ночи. «Руки и голова всегда должны быть заняты чем-нибудь полезным», - говорила она.

Разлад отношений с мужем и работа на износ подкосили здоровье Александры Аврамовны. О себе она не думала, а когда спохватилась, было поздно: запущенный ревматоидный артрит не оставлял шансов на излечение…

И государство, которое писало о семье хвалебные очерки, государство, которое убедило ее вступить в партию и стать депутатом, начало операцию по «плановой ликвидации семьи Деревских». Этот план был чудовищным в своем цинизме – пока мать лежала в больнице, в дом зачастили комиссии, а потом появились грубые люди на грузовиках, которые без согласований и объяснений вывезли детей в неизвестном направлении. Как оказалось, в разные интернаты и детдома. Следы некоторых потерялись навсегда.

В 1959 году Александры Аврамовны не стало. В этом же году, так до конца и не понявший ее, ушел из жизни Емельян Деревский, с которым они прожили 30 лет и 3 года… Говорят, умирая, он звал в бреду свою Шурочку…Уже неизлечимо больная, Александра Аврамовна часто просила дочерей спеть грустную песню о покинутой женщине. И слезы катились по ее щекам…

РАССКАЗЫ ДЕТЕЙ:

Лидия Деревская (Тищенко):

Нас, детей блокадного Ленинграда, вывозили в 1942 по Дороге жизни. Мы были настоящими живыми трупами, уже даже голова не держалась. После того как мои родители умерли, я оказалась в детдоме, где даже не было стекол на окнах: бомбежка все выбивала. Помню, мы все время лежали в кроватях, потому что ходить уже не могли. Кормили нас так: горох на завтрак, горох на обед и на ужин. И хлеба не было. Сначала нас везли на грузовиках, а потом была железная дорога. Детей клали на полки вагона по трое. Две девочки рядом умерли. Но у меня не было страха. Единственное, - хотелось все время есть. И однажды нам сварили суп-лапшу, поставили на мою полку, а тут бомбежка. Машинист то давал ход вперед, то останавливался, и этот суп опрокинулся. Я свесила руку, чтобы достать лапшу и картошку. Но рука меня не послушалась. Я лежала и плакала…Потом нас довезли до Волги и переправляли в трюме на пароходе. С нами была одна воспитательница, которая бегала, вытирала большим мешком последствия качки и все говорила: «Ой, миленькие детки, потерпите. Ой, я их не довезла» А я ей отвечала: «Я потерплю, я потерплю». А терпеть было уже никак невозможно… Потом нас на руках вынесли и положили на берег. Мы лежали на берегу, собралось много народу, и женщины стали перешагивать через нас, выбирая детей, которые могли хотя бы сидеть. А я не могла. И через меня шагали, говоря: «Эта умрет, эта умрет». Так я попала в больницу, где привязалась к лечащему врачу. Все просила, чтоб она меня в дочки взяла. Обещала ей полы мыть. Она мне сказала, что ей муж не разрешает. Но пообещала найти мне маму… Меня выписали из больницы, не долечив, и определили в детский дом. Помню свое разочарование: а как же мама, ее же обещали найти? На следующий день услышала: «Лида! За тобой мама пришла!». Мне казалось, я бежала, но на самом деле шла, еле цепляясь за стенки. И вижу: мама-то моя! И платье такое, и волосы. Я к ней кинулась: «Мамочка! Где ж ты так долго была?» Она говорила: «А ты не помнишь, я тебя во время бомбежки потеряла?» Да я и вспоминать не хотела. Она попросила меня подождать, и пошла в другой детский дом за братиком. Братиком оказался Вова, с которым мы ходили с один детский садик. И вот мама нас взяла и понесла. Мы же были не ходячие. Понесет меня немного, посадит, потом идет за Вовой. И так два километра. Принесла и положила прямо на землю, сама села на бревнышке отдохнуть, и вдруг открывается калитка и выскакивает много детей. Оказывается, у нее было уже пятнадцать человек.

Было гробовое молчание, а потом один как плюнет: «Макаки! Мама, где ты их взяла?» Это был Сергей, он сразу приклеил к нам это прозвище. У нас ручки и ножки были дистрофические, сидеть было не на чем. В общем, они нас даже испугались. А мама нас посадила за печку. Тут у нас появилась какая-то сыпь, по всему телу пошли нарывы. Там, за печкой, она купала нас в ванне с целебной травой, парила в бане и прямо руками сдирала с нас коросты, засыпая каким-то белым порошком. А по ночам она ходила в сарай, где у нее было пять коз. Через каждые два часа она нас поила парным молоком из ложечки. Если бы не она, конечно, мы бы не выжили…Через год только мы начали с Вовкой ходить, правда, нас еще долго сдувало ветром: хлобысь – и на бок… На крылечко взбирались на четвереньках…

Мама всегда очень сострадательно относилась к брошенным, одиноким, больным детям. Под Куйбышевым, где мы жили, была колония русских немцев. Когда началась война, их отгородили колючей проволокой. Начались репрессии. В одной семье арестовали сначала отца инженера нефтяного промысла, потом мать, сельскую учительницу. В доме осталось двое детей – мальчики 10 лет и 6 месяцев. Десятилетний был вынужден ходить на базар воровать, чтобы как-то кормить шестимесячного. Мы ходили в школу рядом с их домом и рассказали обо всем маме. Она сразу же мама пошла и забрала обоих, хотя нас тогда уже было двадцать человек. Так в семье появился Рональд, которого потом переименовали в Мишу. К сожалению, его братик заболел дифтеритом и умер.

Я не знаю, когда мама спала. По-моему, почти никогда. И была замечательным организатором. Утром дети вставали и, получив кусок лепешки, шли выполнять свой наряд. Кому дров принести, кому полы помыть, воды нанести, кому нянчить малышей. Мальчишки пасли коз. Стирала и варила только мама, и огород мама копала, а сажали мы все вместе. Мы росли в труде с раннего детства. Когда я выходила замуж, умела делать абсолютно все, что нужно по хозяйству. Готовила, шила, вышивала. Бывало, вечерами садились чистить картошку. И она садилась с нами. Песню затянет, мы подпеваем. Особенно она любила петь «За окном черемуха колышется». А я очень любила кино. И мама мне, бывало, даст тихонько деньги: «Сходи, и мне расскажешь». Так я ей не только расскажу, но и покажу. И она и насмеется, и наплачется…

Успевали мы и поиграть. Нам отводилось время на гуляние, где-то часа два перед сном. Самые любимые игры — лапта и футбол. Была футбольная команда Деревских, игравшая улица на улицу!

Личных счетов у мамы никогда не было. Она ходила в одних и тех же стоптанных туфлях и старом платье – всю свою довоенную одежду перешила нам. А те, кто проверял ее, рассуждали так: «Не может быть, что она без всякого какого-то интереса набрала столько детей. Что-то тут не так». Поэтому определили нам двести рублей на каждого, чтобы она «не обогащалась».

Мама вся в детях растворилась. Всю свою жизнь отдала нам, до единой капли. Когда, проходя мимо, гладила кого-то по голове, - это было счастье необыкновенное…

Когда она заболела, мучилась неимоверно. На плохую погоду криком кричала. У нее все кости были травмированы, все суставы деформированы, не сгибались пальцы, колени и локти. А пока она лежала в больнице, приехали и забрали детей без предупреждения. Тринадцать человек погрузили в машину. Дети визжат, выскальзывают, а их хватают и снова в машину кидают. Мы пришли в больницу, рассказали маме об этом. Она как стояла перед окном, так сразу и упала. Стресс был таким, что больше на ноги она не встала…Девять лет…

А Середино-Будский детдоме, куда я попала после маминой болезни, оказался настоящим адом. Наш директор Алексей Кузнецов совращал старшеклассниц, подбирался и ко мне, утверждая, что благодаря мохнатой лапе всегда выйдет сухим из воды. После того как я чудом вырвалась оттуда, с помощью Мамы удалось привлечь мерзавца к ответу. Расследование показало, что он жил с 23 девочками, которых периодически возил на аборты и которым обеспечивал спецпитание…

Я вышла замуж за соседского мальчика Ленечку, который стал летчиком. Мы уезжали с ним в Якутию, где у него была служба, а Мама мне сказала: «Больше мы не увидимся». Я ответила: «Ну что ты, я буду приезжать в отпуск». Но она покачала головой: «Нет, доченька, прощай». Она чувствовала свой уход…

Борис Деревский:

Я и три моих брата жили в селе Поляна Калужской области. Отец после ранений умер, мамы тоже не стало, и мы остались одни. Это был 1945 год. И мы попали к Александре Аврамовне в село Отважное. Старшему брату – 14, мне 10, а самому младшему было всего полтора года. Кроме нас, в семье было еще 25 детей.

Мама Александра была предприимчивой, сильной и умелой. Помню, своими руками сделала мазанку. Ей помогли только крышу накрыть. Она вначале сплела это строение из прутьев орешника, а потом замазала глиной. Из сарая сделала еще один домик, прорубив там окна.

Райсобес выделял 200 грн на каждого ребенка до 14 лет. А что делать тем, кому 14? Вот маме и приходилось все время брать новых малышей, чтобы свести концы с концами. Общая сумма получалась небольшая – 6000 рублей в месяц. В это время на рынке буханка хлеба стоила 150 грн.

Продукты у нас были свои, своя земля была хорошим подспорьем. Мама получала по 500 г хлеба на человека. В результате получалось 10-12 буханок, две из которых всегда продавались на базаре старшим братом Николаем. Дома у нас было свое хозяйство – лошадь, три коровы, свинья, машина полуторка. 2 га земли мы засаживали картошкой и просом. 4 га сенокоса. Так весь день с тяпкой на прополке и проводили. Сено мы, правда, не косили, а только подгребали.

Как-то приехал Емельян Константинович Деревский и привез два чемодана яблок. Для нас это было что-то особенное, поскольку климат в Отважном там был холодным, и яблок мы никогда не видели. Емельян спросил нас: Хотите переехать в Украину, где яблок сколько угодно? И мы все радостно согласились и уговорили маму.

Наши шефы выделили три «Студебеккера», мы погрузились в них и отправились в Куйбышев, до которого было 60 км. Там Емельян Константинович снял квартиру, где мы прожили дней пять, пока он не нашел вагон. Правда, товарный. Вагон продезинфицировали и оборудовали - поставили нары, печку-буржуйку. До Ромнов добирались 3 месяца: всю осень. Помню, что в Москве уже был снег и морозы. За эту поездку мы так ослабли, что когда приехали в Ромны, вылезли из вагона и поняли, что не можем идти. Тогда мы все взялись за руки и кое-как доползли до дома на улице Интернациональной.

Годы спустя, уже выучившись, мы с братом решили заехать в Отрадное и купили два чемодана яблок. Думали, угостим местных жителей. Но каково же было наше разочарование – у них продавалось много ябок, и лучше тех, которые привезли мы…

Одно из самых ярких воспоминаний о маме – это как она непрерывно стирает в корыте, все время согнутая. Вечная выварка на плите…

Как-то мама Александра, стирая мою одежду, нашла у меня в карманах остатки табака и аккуратно разорванные бумажки. Я, конечно, тогда скорее баловался, чем курил. Правда, табак крал у нее из большой банки. Она предложила вместе покурить. После второй папиросы я чуть не потерял сознание. После этого вообще не курю…

Отец Емельян Константинович сыграл огромную роль в моем становлении. Мало того что я унаследовал его специальность, он научил меня мужским работам - держать молоток, забить гвоздь, отрезать жестянку. Помню, как-то он собрал всех мальчишек и повел в мастерскую. С нас сняли мерки и через месяц сделали 17 пар сапог, которые он оплатил.

Деревский, отправляя меня учиться, смастерил деревянный чемодан, который был чудом слесарного искусства. Он долго служил мне и был настолько хорош - на нем можно было и посидеть, и поспать. Очень прочный. Мой сын Юра тоже пошел по моим стопам, закончил геологический факультет.

Валерий Деревский:

Я был тридцать седьмым в семье. Александра Аврамовна взяла меня восьмимесячным из Засульского дома ребенка. Мой отец погиб в том году, в котором я родился, а мать умерла в 1946. И старшие братья и сестры сдали меня в детдом.

А мама Александра забрала 30 июля 1946 года. Поскольку в семье уже был один Александр, я получил имя Валерий. Мама всех детей переводила на свою фамилию. Семья была очень дружной. Старшие помогали ухаживать за младшими, все друг друга любили и не обижали.

Однажды к нам пришла женщина, угощала меня конфетами и пряниками и хотела увести с собой. Я ничего у нее не взял, убежал в другую комнату и спрятался за дверью. Тогда созвала всех детей мама Александра и спросила у меня: «С кем ты хочешь жить?» Обнял я ее крепко и ответил: «Ты моя мама, я с тобой хочу». Тогда мама спросила у братьев и сестер: «Ну что, отдадим Валеру?» Все громко ответили: «Нет». Чужая женщина ушла, опустив голову, и больше не приходила. Только потом я узнал, что это была моя старшая сестра. Уже позднее, когда я был в Путивском детском доме, в девятом классе, меня снова нашли мои родственники. И к моим 47 братьям и сестрам прибавилось еще 5…

Жизнь шла своим чередом. Была работа, были и шалости. Бывало, всей гурьбой дети залазили в чужой сад, хотя во дворе был великолепный собственный – яблони всех сортов, груши, сливы, вишни.

В пятидесятом году мать начала сильно болеть. Однажды в дом пришли люди из горсовета, хотели забрать детей в детдома. На что мама им ответила: «А вы бы отдали своих детей? Ведь они для меня родные». Нас на некоторое время оставили в покое, а потом, когда ее увезли в больницу, все повторилось, только далеким от цивилизованного методом. Приехали люди и начали насильно запихивать малышей в машину. Во дворе был шум, крик и плач, дети сопротивлялись, кто как мог… Убегали, но их снова сажали в машину. Я дважды спрыгивал с машины, но меня догнали и поймали… Когда машина тронулась, еще долго был слышен крик и плач детей…

Когда я учился в 6 классе Путивского детдома вместе с тремя Деревскими, пришла печальная весть о смерти Мамы. На похороны нас не отпустили, но Жора оказался смелее и попросту сбежал, чтобы провести ее в последний путь…

После армии я работал одиннадцать лет в Житомире директором «Дома культуры» в централизованной клубной системе. Под моим руководством там было семь клубов, семь библиотек. Но и когда я работал директором дома культуры, и решил однажды день 8 марта посвятить нашей матери. Я написал письмо в житомирскую кинофикацию, чтобы мне выслали фильм «Праздник печеной картошки» Ильенко. С этим фильмом я побывал во многих городах Житомирщины, рассказывая о Маме.

Катя Деревская (Кононенко):

Александра Аврамовна взяла меня уже тогда, когда была сильно больна, я была ее последним, 48 ребенком, и у нас была особая связь. Мама для меня – воплощение самого доброго и прекрасного. Я помню ее ласковой, нежной и жизнерадостной. Она была сильным, энергичным человеком, ее доброта была деятельной и шла от сердца.

Мама очень любила петь. Мы, девочки, часто пели вместе с Мамой ее любимые песни. Мне, как маленькой, она пела шуточные. Одна из любимых – про котенка и паровоз. Потом я выучила эту песенку и пела для нее. Мама слушала и смеялась, при этом на щеках появлялись маленькие ямочки. Она красиво смеялась, и мне хотелось петь еще и еще.

Однажды маме стало совсем плохо, и ее снова увезли в больницу. Как сегодня помню тот день, когда я ушла из дома, никому не сказав, что иду к Маме. Заблудилась, какие-то люди помогли пройти к больнице. Мама очень обрадовалась. Я рассказывала ей о своей жизни, а потом Мама попросила, чтобы я спела ей про котенка. Когда я закончила петь, мама впервые не улыбнулась. Она лежала с закрытыми глазами. Я подумала, что она спит, дотронулась до ее руки. Она была холодной… Мама уснула навсегда, и я была последней, кто видел ее живой…

Через много лет я получила письмо со штемпелем из Киева. Оказывается, нашлась моя родная мать. Я решила никуда не ехать. А через полгода получила еще одно послание, из Харькова. На этот раз сердце дрогнуло… Но, повидавшись с этой женщиной, я тут же уехала. Это была не моя Мама. Мама у меня одна. Ее зовут Александра Деревская…

Федор Деревский:

Меня взяли совсем маленьким из Засульского дома ребенка. У меня было прозвище «бессараб», потому что я все время просился в Бессарабию. Говорят, первым моим слово было «бесаяб». И у меня там действительно нашлись родственники - после выхода документального фильма «Роменская мадонна».

И хотя мы, бывало, спали по два или три человека, много работали, игры, детская радость – все это у нас было. Елку, срубленную в лесу, всегда приносил кто-то из старших ребят. На семью к праздникам перепадало по 50 кг конфет. Были даже мандарины, которые я попробовал в один из праздников Нового года впервые.

Когда после болезни мамы нас начали увозить по детдомам, я прятался от «захватчиков». И не один раз. К нам начали приезжать, когда мама лежала в больнице. Хозяйством в это время заправляла Вера и другие старшие сестры.

Я два раза прятался в торфе. А третий раз, когда меня искали в торфе (кто-то заложил), я спрятался в скирде сена, и меня снова не нашли! Так я остался в доме. Я очень не хотел в детдом и даже не мог себе представить, как буду жить без своей семьи, без Мамы, братьев и сестер.

Так получилось, что инициатором объединения семьи был я. Я служил на подводной лодке, и во время каждого погружения волей-неволей начинаешь думать о вечном… Я написал Лиде в Якутию, Юре в Москву, вышла статья в газете «Комсомольская правда», в которой был объявлен поиск Деревских по всему Союзу… В 1968 году я заканчивал службу в армии. Братья приглашали в разные города, но я приехал в Киев к Саше, который строил киевскую ГЭС. Киев все-таки к Ромнам, к родному дому, поближе… Саша помог мне устроиться на завод Арсенал. Я жил у него, пока не дали комнату в общежитии. Работать привелось и гравером, и фрезеровщиком, а сейчас я водитель в генпрокуратуре. В 1972 году мы впервые все вместе собрались в Ромнах. Борис тогда уже работал геологом и достал гранит, который пошел на памятник Маме. Это был настоящий праздник, со слезами на глазах… Тогда мы и договорились встречаться каждые 5 лет.

Киев-Ромны-Киев