Геннадий ХАЗАНОВ: Я ОПАСАЮСЬ ЗА БУДУЩЕЕ РОССИИ 

Он уже давно ушел с эстрады и теперь выступает там только по большим праздникам. И еще играет в театре совсем несмешные роли. Юмор и сатира ушли в прошлое. Хазанов теперь философ, мудрец. Этим прежде всего и интересен. Особенно в день своего 65-летия.
— В вас по-прежнему живут непомерные амбиции?
— Жизнь внесла свои коррективы. По объективным и субъективным причинам я уже не нахожусь в режиме той востребованности, в которой был 30 лет назад… Да еще даже 20 лет назад! Но она все равно есть, иначе бы я давно покинул сцену и пошел разводить цветы. В своей жизни, мне кажется, я получил огромные авансы и еще их не вернул. Они пришли ко мне в виде симпатий, любви, поклонения. Каждый человек, выходящий на сцену, хочет, чтобы его любило как можно больше людей. Но проходит время, человек стареет, появляются другие кумиры, другие носители времени…
— Так разве людям сейчас важно, какой у тебя талант? Они проглотят все что угодно, только корми.
— К сожалению, у меня нет аргументов против того, что вы говорите. Недавно я посмотрел американский фильм “На крыльях славы”. Речь идет о том, что знаменитости, потерявшие земную жизнь, оказываются в некоем небесном отеле, где условия проживания напрямую зависят от того, как держится их популярность на земле. Если популярность падает, их переселяют в номера худшего качества и в конце концов могут совсем выселить из отеля. Очень много сегодня внешнего, потому как жадная потребность быть в любом качестве на слуху иногда провоцирует человека на абсолютную потерю контроля над тем, что он делает. Свобода — вещь сложная. Я тут прочел интервью с режиссером Бортко, где он поет осанну Петру I и Сталину.
— Да, после “Мастера и Маргариты” с ним что-то случилось, и он стал большим коммунистом.
— Господин Бортко справедливо высказывается, что никакие реформы не проходят без жертв, но оправдывать многомиллионные убийства построением жизни для какого-то другого общества… Если бы можно было бы спросить у тех несчастных убиенных людей, живущих в 30—40-е годы в нашей стране и мечтающих, чтобы их потомки жили в радости: сегодня они бы также отдали свои жизни за это? И надо ли было такую цену платить? А еще я бы хотел спросить Владимира Бортко: если бы ты оказался на месте Мейерхольда, что бы говорил на этих допросах? Или если у тебя бы отняли глаз до того, как начали допрашивать, как это сделали с Михаилом Кольцовым? Наевшийся от пуза человек сегодня, пребывающий в другой временной системе координат, вот так размышляет.
— Да что Бортко! Многие бывшие диссиденты — Зиновьев, Максимов, даже Солженицын, увидев, что происходило в лихие 90-е, пересмотрели свои взгляды на СССР.
— Иногда я формулирую для себя страшную вещь: возможно, это единственный способ управления нашим бескрайним пространством. Но тут же задаю себе вопрос: ах ты, какой хороший, какой умный, нашел оправдание. А ты лично готов жить в этом пространстве? Конечно, я тоже не мог предположить, что произойдет после распада Советского Союза. Нет у меня розовых очков. Я вижу, что идеология денег не менее страшна, чем идеология торжествующего коммунизма.
— Но вы-то никогда не пели осанну советской власти.
— Я этого не делал, потому что мне жанр позволял хотя бы не славословить. А дальше уже все зависит от того, чего ты хочешь и насколько готов к заключению конформистского контракта. На сегодняшний день я отдаю себе отчет в том, что я конформист, и не скрываю этого. Я прекрасно понимаю, что свой лимит противостояния исчерпал. С большим уважением отношусь к людям с демократическими, либеральными убеждениями, но если меня спросят, пойдешь с ними в одной упряжке, — нет, не пойду.
— Вор вам милее, чем кровопийца?
— Мне не милее. Я осмысленно нахожусь в коконе. Почему я так бесконечно предан профессии? Я не занимаюсь социумом, а только актерским ремеслом. Актерство — это как игры для детей, которые в песочнице играют.
— То есть вы выстроили стену между свой жизнью и тем, что происходит вокруг. Недавно я говорил с Олегом Меньшиковым, так он даже и не знает, что такое Химкинский лес. Вы к этому стремитесь?
— А я знаю, что такое Химкинский лес! Больше того, меня не может это не тревожить. Я на это с ужасом смотрю. Но меня могут спросить: “А пойдешь на демонстрацию в защиту леса?” Я скажу: “Нет”. — “Почему не пойдешь?” — “Потому что все, что на моем уровне можно сделать без видимых притеснений и потерь, я все равно по возможности тащу через свою профессию”. Я не политик, не социолог, мне Господь дал возможность лицедействовать. Да, меня очень интересовала общественная жизнь в Советском Союзе, я был молодым, мне искренне казалось, что перемены с уходом коммунистов обязательно наступят и мы будем жить в самом лучшем государстве. У нас для этого теоретически есть все основания. Но потом вступает человеческий фактор.
— А это уже не лечится?
— Нет! Вот говорят: знаете, людей надо воспитывать… Ну что ж, их 20 веков уже воспитывали, и что? Куда все это подевалось?
— Но все-таки в 70-е годы вы не были таким конформистом, как сейчас. Хотя тогда могли потерять гораздо большее.
— Но и сейчас мне больно, меня многое тревожит, возмущает. Вот если у нас продекларировано отсутствие расовой дискриминации и национальной ненависти, почему этого не происходит? Почему можно сегодня человеку нетитульной нации бросить обвинение в лицо только за то, что он родился не таким. Где закон? Кто ударил журналиста Кашина? Кто убивает журналистов сегодня? Только ли сумасшедшие? Да, может, я не все понимаю, что происходит, но то, что я понимаю, внушает мне опасения за будущее того государства, которое называется Россия. Это не их страна, это моя страна. Здесь родились мои предки, здесь родился я, я прожил здесь жизнь. Мне, конечно, не все равно, что здесь будет. Но жизнь меня научила соизмерять свои возможности со своими потребностями. Конечно, можно выступать против явления, против нынешней системы, но иногда я задаю себе вопрос: “А ты, когда выступал против того советского уродства, не видел, что рядом с уродством было что-то позитивное?” Видел. Но это тогда тонуло во мраке. А теперь я вижу мрак. Но и свет тоже. Я не могу представить нашу беседу в 70-е годы. Это немыслимо. А такие издевки и насмешки над первыми лицами государства в советское время и во сне бы никому не приснились. Значит, есть какое-то движение в сторону демократизации.
— Эта так называемая свобода слова обычным людям и не нужна, она же не принесла им счастья.
— Но наличие хотя бы такой свободы затрудняет создание троек по уничтожению людей.
— Сейчас люди хотят порядка, твердой руки, а многие того же Сталина. То есть хотят, чтобы их крепко ударили по башке, тогда они будут законопослушными.
— Когда я вижу, как у нас едут на дорогах, совершенно не замечая, где зеленый свет, а где красный, ко мне тоже приходят такие же мысли. Но это рабское сознание. Когда в России отменили крепостное право, для многих это было катастрофой, люди не знали, как жить. А в 90-е, когда началась вакханалия свободы и на моих концертах открывали бутылки с шампанским и пробки летели на сцену, я стоял и думал: “Разве я этого хотел?”. Но тут же понимал: а ты хотел, чтобы люди надели смокинги и мило друг другу улыбались? Это же открытые чугунные ворота огромного лагеря, откуда бросилась озверевшая толпа, которая хочет получить все, что она недополучила. Поэтому мне лучше запереться в своей комнате, репетировать, а потом поехать в театр и выступать. Я заложник этого времени и места.

Александр Мельман