ВОР

«Хороший будет денёк сегодня», - возвращаясь с утренней дойки и поглядывая на небо, подумала Марийка. Действительно, солнца еще не было видно, но его теплые лучи уже скользили по сонной земле, по влажной от утренней росы придорожной траве, прикасаясь к ней ласково и нежно, как будто боясь неосторожным движением вспугнуть деревенскую тишину раннего утра.

Но деревня уже просыпалась. Послышался запоздалый крик соседского петуха, мычание коров, выводимых в стадо, бренчание ведер у колонки, хрюканье свиней в стайке. Радостное настроение Марийки испортила как всегда соседка Тонька. Издали увидев свою бывшую подругу, она начала вопить на всю улицу:
- Люди добрые, вы посмотрите что делается! Опять её сынок разлюбезный у меня курицу спер! Вор! Весь в мать пошел! Она мужика у меня украла, а сынок скоро всю стайку у меня очистит!

- Совсем чокнулась, дура! У нас, что кур своих нет? Чего на парня грешишь?
- Вор, вор! И нечего его защищать! Вся деревня знает, что он вор, твой Ромочка!
- Да пошла ты к черту, злыдня! - Марийка плюнула в Тонькину сторону и поскорее захлопнула калитку.
- Мамка, чего Тонька опять бозлает? - выглядывая из сеней спросил Ромка.
- Не Тонька она тебе. В матери годится.
- Я вот этой матери личико–то начищу за клевету.
- Мало нам с ней разборок, давай ещё подеремся! Ты лучше по ночам шастать перестань - тогда никто и клеветать не будет. Бери тяпку и иди на огород, кот бродячий!

Ромка почесываясь и посмеиваясь, поплелся на летнюю кухню завтракать.

- Работника сначала надо накормить, напоить, в баньке попарить, а уж потом на работу гнать, - недовольный ворчал он.
Марийка не ответила своему непутевому сыну. И кормит, и поит, и баньку топит - а помощи от него никакой. Все норовит из дома улизнуть под любым предлогом, лишь бы ничего не делать. И ругалась, и колошматила пластмассовой бутылкой по башке - бесполезно… Один раз тонким шлангом исстегала его вдоль и поперек, думала, что забила насмерть. Неделю отлеживался у очередной подружки, потом домой пришел, как ни в чем не бывало. А переживала-то как! Все ночи глаз не сомкнула, проревела. Но искать не пошла. После смерти отца совсем от рук отбился. Нигде толком не работал. Начальство винил, мол, такие дураки, а командуют честным народом. Пьянки, девки, драки – не жизнь, а малина. Все пыталась узнать, где берет деньги на самогон, да куда там! Разве правду скажет! «Неужели, правда, ворует? Да чего дуру Тоньку слушать! Это она все мне за Семена покойничка мстит. Вот так, Сенечка. Ты уже четвертый год в земле гниёшь, а она все не унимается, все не может мне простить, что ты не на ней женился, - махая тяпкой в огороде, размышляла Марийка.
Марийка разогнула спину, выпрямилась. И прошла-то всего несколько рядков, а спина ноет как будто половину огорода окучила. «Ничего, после обеденной дойки поработаю. А Бог даст здоровья - и вечерком выйду. Справлюсь», - успокоила себя она.
Но ни после обеда, и ни вечером в огород Марийка не вышла: Ромка нарушил все её планы. После работы, уставшая от долгой ходьбы под ярким солнцем, Марийка без сил опустилась на крыльцо своего дома.

«Сиди - не сиди, а сил так не прибавится». Заставила себя встать. «Лицо сполосну водой - легче станет». Машинально взяла старый алюминиевый ковш, зачерпнула воды из фляги и наполнила рукомойник. Теплая вода, нагретая за день солнцем, бежавшая тонкой струей, не освежила лицо. Марийка подошла к флягам и ковшом стала поливать воду на шею, лицо. Плеснула на ноги. Вот теперь хорошо! Так бы и поливала себя водичкой! Но тут она увидела пустое место между флягами: «Куда одна фляга-то подевалась?» Утром пять фляг, доверху наполненные водой, рядком стояли у забора. Посмотрела на круглый отчетливый след, еще сырой от пролитой воды. Недавно убрали. «Может, Ромка перенес куда», - подумала Марийка. Прошла в сарай - нет фляги. Заглянула в дровяник - нет фляги. В баню - и там нет. Её охватило беспокойство. В голове застучало: не может быть, не может быть. Марийка искала своей кровинке оправдание: «Он не такой. Он не вор. Он за всю жизнь ничего не украл ни школе, ни дома. Ну, было когда-то. Стырил у отца юбилейные монеты и в магазине - где Тонька-соседка работает - накупил жевачек, сосалок. Ну а той только и позлорадствовать! На весь огород кричала, как плохо я сына воспитываю, и какой Ромка разгильдяй, и если б Степан женился на ней, на Тоньке, то ему не пришлось бы краснеть за своего сына. И побили Ромку тогда, и разговоры вели. Плакал. Обещал, что это в первый и последний раз…

Марийка не могла сосредоточиться, мысли кружились одна неприятней другой. Полгода назад полезла в комод за набором позолоченных чайных ложек. Решила подарить их сестре. А набора не оказалось на месте.

- Ромка, куда делись ложки, - недоуменно спросила она. - Всегда здесь лежали.
- Ты со своей больной головой забываешь, куда кладешь! - был его ответ
Марийка списала этот случай на свою «больную голову».
Затем исчезли новые кухонные полотенца.

- Да зачем мне эти тряпки, - раскричался Ромка, - сама кому-нибудь отдала, а на меня наезжаешь...
И ещё вспомнила про семенную картошку, которую сын толи продал, толи отдал за долги, когда она уехала к сестре в город. И здесь он выкрутился. Да и Марийка махнула рукой, сын ведь, не выкинешь как картошку за окошко.

- А на что мне было жить, - размахивая руками, оправдывался пьяный сынок.
- А работать ты не пробовал?

- От работы кони дохнут, мамуля, - дыша на неё перегаром и пытаясь обнять, объяснял Ромка Марийки.
Покричала - покричала, да на этом разборки и закончились. А тут фляга. В хозяйстве вещь позарез нужная. Неужели Ромка сдал в «Пункт приема»? Решила, что оставлять очередную пропажу безнаказанно нельзя. «Самое поганое дело из дома тащить! Ты у меня сейчас попляшешь!» - и, прихватив грязный веник, решительно зашла в дом. 

- А ну вставай, гаденыш! - с силой хлестнула по кровати, где, укрывшись одеялом с головой, спал сын. Под одеялом Ромка зашевелился, но вставать явно не спешил. Марийка резко сбросила одеяло на пол. И опешила. Ромка лежал не один. Голая девица, пряча лицо, прижималась к нему, надеясь на его защиту. Этого ещё не хватало! Злость и гнев придали ей силы. Веник в руках Марийки превратился в грозное орудие. Она хлестала по голым спинам мокрым веником хлестко и отчаянно. Девица извивалась на кровати, визжала, пряча лицо в подушку. Пьяный Ромка сначала хихикал, потом зарычал от боли. Приподнявшись на кровати, решил выхватить из рук матери веник. Но не тут-то было! Марийка хлестала и хлестала, стараясь ударить по самым уязвимым местам. Подружка сына поняла, что неузнанной ей быть не суждено, и что лучше выскочить из кровати, чем показаться дома избитой.

- Дайте мне одеться. Мне стыдно голой стоять, - верещала она, спасаясь от марийкиных ударов.
- В чужую кровать залезть не стыдно, от мужа бегать не стыдно! - охаживая веником и узнав девицу, приговаривала Марийка. 
- Ромка обещал на мне жениться! 
- Он на козе драной женится, лишь бы его поили и кормили! - Марийка снова обратила свой гнев на сына, который за короткую передышку успел натянуть штаны и, набычившись, пошел на мать. 
- По-хорошему говорю, отдай веник, - пригрозил он.
Но остановить Марийку ему было не под силу. Один за другим сыпались удары ему по лицу, голове, рукам. Одетая подружка, прижимаясь к стене, пробиралась к двери.

- А Ромка все равно на мне женится! Он и обручальное кольцо подарил и цепочку золотую! – и… хлопнула дверью.

«Колечко, цепочка… На какие только шиши он их купил!»…И вдруг похолодела от догадки. Отшвырнула веник и побежала к серванту. Лихорадочно отодвинула рюмки, вазочку. Вот она, коробочка с украшениями. Никак не могла открыть, пальцы не слушались, дрожали. Вырвала с потрохами миниатюрную крышку и без сил опустилась на стул: кольца и цепочки не было.

«Вот так Мария Петровна, передовая доярка колхоза «Путь к коммунизму», всю жизнь ты горбатилась на ферме, денег старалась больше заработать, вкусно сыночка накормить, нарядно одеть, а сынок-то и отблагодарил… Ох, как отблагодарил… Задушить бы своими руками, а там пусть судят-пересудят».

Марийка посмотрела на свои натруженные, не знавшие крема и массажа руки: вздутые вены, искореженные и припухшие от артрита пальцы. Нет, не сможет она это сделать, не возьмет такой грех на душу. Так уж, лезут в голову от злости и беспомощности дурные мысли. 

Но Марийка понимала, что какие-то меры принять нужно, иначе всё нажитое вынесет, пропьет, продаст за копейки или подарит. Одной не справиться. А если в милицию обратиться? Конечно, позору не оберешься, но не сидеть же сложа руки!

Марийка колебалась. Ромку сейчас днем с огнем не найдешь, наверняка, по всей деревне уже носится, ищет, где можно отсидеться, пока мать не успокоится. А утром поесть обязательно придет. Война-войной, а обед по расписанию. Может утром пойти к участковому?

Подумав, решила, что откладывать на завтра не стоит, всё нужно делать по горячим следам. На то она и милиция, чтоб разыскать и спросить. И уверенная в правильности своего решения, Марийка вышла во двор. А сынок и не думал прятаться! Сидит на старом диванчике возле летней кухни, покуривает «Приму», и из полиэтиленовой полторашки пиво сосет.

- Убить тебя мало за твои поганые дела, - произнесла Марийка.
- Ха-ха-ха, - пьяно рассмеялся Ромка. – Ну, убей своего сына, сама же плакать будешь…
- В старину за воровство пальцы отрубали, чтоб не повадно было, - не обращая внимания на его смех, продолжала она.
- Ну, на тебе, на! Вот две руки, руби - какую хочешь, только отстань! Принести топор?
Кровь прилила к марийкиным щекам. В голове застучали молоточки. «Издевается! Над матерью издевается!» А Ромка не унимается:
- Ты курицам как головенки рубаешь? Р-р-раз-и нет головы, - и опять зашелся пьяным смехом. - Вон топор-то, бери. Что слабо, слабо? Это тебе не веником махать…дура.

Внутри у Марийки что-то сжалось, да так резко, что не могла несколько секунд вдохнуть теплого вечернего воздуха. А в локтях и под коленками почувствовала мелкую, неприятную дрожь.

«Что это со мной, - подумала она, опускаясь на мягкую траву, - умираю, что – ли?

В траве рука прикоснулась к деревянному топорищу и крепко его сжала. Топор вернул Марийку к действительности. Она поднялась и, не отводя глаз от Ромки, двинулась к нему.

- Ой, умираю, Аника-воин с топором наступает! - ёрничал сын.
- Клади руку! - приказала Марийка, ногой придвигая пенек, на котором рубила кур и мясо.
- Начнем с пальцев, - подняв руку и разведя пальцы в сторону, ехидничал Ромка, - На тебе, мать, для начала указательный.

И как клоун в цирке, повертев им в воздухе, с поклоном положил его на пенек.
Марийка с надеждой смотрела в мутные, от ежедневного принятия ста граммов «здоровья ради», глаза сына - когда-то голубые как летнее небо над головой - пытаясь увидеть, уловить хоть каплю сочувствия к себе, раскаяние. Ну, совсем немного тепла и понимания искала она в глазах единственного своего ребенка. Напрасно. Наглые и лживые они вызывающе подмигнули ей: «Мол, давай, не робей».

И Марийка подняла топор. И размахнувшись, резко и четко ударила по руке. Палец, как пустая гильза, отскочил в траву. Все произошло в одно мгновение. Ромка не успел ойкнуть, и с округлившимися, протрезвевшими от неожиданности глазами, еще не почувствовавший боли смотрел на побледневшую мать, прижимающую к светлому платью красный топор. Боль дала себя знать. И Ромка завыл так громко и пронзительно, что залаяла от испуга Тонькина собачонка. За ней затявкали в других дворах маленькие и большие псы, и собачий вой, вперемежку с Ромкиными завываниями, понесся по деревне. Первой на крик прибежала Тонька. Ничего не понимая, она пыталась догнать, оголтело носившегося с окровавленной рукой, Ромку и узнать, что же стряслось у соседей. Не добившись от парня ничего вразумительного, Тонька кинулась к сидевшей на траве с бессмысленными глазами Марийке.

- Что, что случилось? - трясла Тонька бывшую подругу. И увидев, забрызганные кровью траву, пенек, топор, что валялся здесь же, она все поняла.
- Ты что, Марийка?! Из-за какой-то чертовой курицы! Да я их тебе сама дам! Ты что с ума сошла?
Марийка разжала ссохшиеся губы:
- Вызови «скорую», кровью истечет ведь.
Люди, ещё не знавшие в чем дело, спешили на помощь к марийкиному дому. 
- Пожара нет. Чего стряслось-то? - интересовал односельчан один вопрос.
- Марийка Ромку вроде бы покалечила, - послышался тихий и неуверенный голос.
- Калеки так по огороду не носятся и не вопят.
- Палец за Тонькину курицу отхеракала.
- Во дает! Кто бы мог подумать!
- Теперь Марийку засудят.
- За палец, что ли? 
- А палец тебе что, хрен собачий?
Взвизгнув тормозами, у калитки остановилась «скорая». 
- Где больной? - обведя толпу глазами, фельдшерица Ирина Константиновна подошла, к так и не встававшей с травы, Марийке.
- Больного ещё поймать надо, - ответили за неё соседи и кивнули в сторону огорода.
Оттуда, прижавшись к Тоньке как к родной мамке, весь в слезах, всё еще поскуливая от боли, шел Ромка. Майка в крови, руки в крови, лицо перепачкано кровью.
Любопытные сочувственно заохали.
- Разойдитесь! Не мешайте работать! - командовала Ирина Константиновна, накладывая повязку на палец. - Страшного ничего нет. Отрублена верхняя фаланга указательного пальца. И жить будешь, и работать сможешь, - это она Ромке, - Садись, в больницу поедем. Зашьют. 
- А что с мамкой будет?
- Я дала ей успокоительные. И соседка за ней присмотрит. А остальное дело милиции.
Ромка подошел к Марийке.
- Мам, ты того, не бойся ничего. Я скажу, что палец сам себе отрубил. У меня и свидетель есть. Тонька все подтвердит. Да не плачь, ты! Зарастет как на собаке, - поглаживая мать по плечу, бубнил он.
От сыновьего прикосновения Марийка расплакалась ещё больше.
- Ну, подруга моя дорогая, хватит траву слезами поливать, - наклонилась к ней Тонька, - у Ромки болит, а она рыдает.
Марийка печально улыбнулась. Верно сказала подруга. Ромкина боль пройдет, утихнет. А ей как жить? Что со своей болью делать?

Галина Лехман