ПОЛОУМНАЯ

Вся деревня обсуждала последнюю новость: Люська Громова отправила на тот свет своего мужа, деревенского гармониста Ваську. Говорят, что специально, раньше положенного закрыла трубу, чтоб он пьяный от угарного газа задохнулся. Не было ни одной семьи, где не обсуждали Люськин поступок. Деревня разделилась на два лагеря. Все женское население сочувствовало Люське: 

- Правильно сделала. За такие дела Ваську давно пора было порубить и собакам выбросить. От него, петуха горластого, никакой пользы не было, только пакостил втихушку. 

Мужики называли Люську «стервой», «гром бабой», осуждали:
- Ну и кому лучше сделала? И Ваську угробила, и саму посадят. А ребятня с кем останется? 

Детей на время забрала соседка Шурка. Хоть и своих пятеро, мал мала меньше, но не оставишь ведь на улице, не котята. А что с ними дальше делать - не думала. Может, суд оправдает Люську, как мать двоих детей? Четверых, а не двоих. Еще двое из детдома, которых Громовы усыновили назло ей, Шурке. А потом еще своих родила.

Пять лет детей у Люськи с Васькой не было, вот и решилась на чужих. С Васькой совет не держала, от него толку, действительно, не было никакого. Кроме баяна, в руках ничего не держал и держать не собирался. Все на Люське. Шурка вспомнила, когда корову купила соседка, не удержалась, подколола ее:
- Лучше бы детей делали, а не хозяйство разводили.

Люська тоже, хороша, тут же отбрила:
- Вы-то, видно, и днем, и ночью только этим и занимаетесь, только сопли кто бы вашим отпрыскам утирал.

Это она в магазине при всем честном народе намекала на Шуркиных вечно грязных пацанов. С той поры и не дружат. А вскоре Люська занялась оформлением документов на усыновление. Разлучать сестру с братом она считала самым поганым делом, так двоих и привела к себе в дом. «Полоумная»- наградили деревенские Люську за этот поступок. 

Вся жизнь Громовых на глазах у Шурки была. Все она видела, все про них знала. Люська с чужими детьми одной дружной семьей жила. Верка, правда, какая-то нелюдимая была, вечно кособочилась от всех, но по хозяйству все делала. К Люськиному приходу и ужин сварит, и корову подоит, и со свиньями управится. Андрюха все больше около Васьки крутился. Тот с утра на лавочке возле дома баян как растянет, да песни как запоет - на всю деревню слыхать, за что петухом горластым бабы его и прозвали. Баянист был отменный, на всю округу славился. Со всех деревень приглашали его на свадьбы, именины, крестины. Этим и зарабатывал. После замужества Люська его все к хозяйству старалась повернуть. Внушала, что петь-плясать здорово, но зимой, кроме картошки и капусты, мяса хочется. А значит, нужно скотину держать, кормить, ухаживать. Да только время зря тратила на уговоры. Махнула рукой, делай, мол, что хочешь. А Ваське того и надо было, вот и играл на баяне день и ночь.

Потом два года подряд своих рожала. И без Веркиной помощи Люське было не обойтись. Приемные дети ее любили. И частенько Шурка слышала, как Андрюха звал ее мамой, а Ваську отцом. А вот Верка - тетей Люсей или совсем никак. 

Через эту Верку и пришла беда в дом Громовых. Стала Люська примечать, что ее приемная дочь, такая худая - не в коня корм, говорил Васька - стала округляться. 

- Ну, слава Богу, поправляться начала. Не будут злые языки трындеть, что тебя не кормим, - радовалась Люська. 

Девочка кособочилась, отворачивала лицо и вела себя странно. 
«Когда же она ко мне привыкнет? Пятый год пошел, как из детдома забрала, а доброго слова еще не слышала от нее, все молча, молча».
Когда увидела округлившийся живот, всполошилась не на шутку. 
- Василий, Верка беременная. Что делать будем?
- Выгоним к чертовой матери.
- Ты чего городишь? Она дочь наша. У нее кроме брата и нас никого нет. Зови ее, будем с ней разговаривать, должна ведь сказать своим родителям, что и как у нее получилось. 

Нехотя Васька пошел за ней на летнюю кухню. 
«Да что он так долго? Где шляется?» - забеспокоилась она.
Вся красная от стыда, девочка плелась за приемным отцом. 
- Вера, девочка моя, мы хотим тебе помочь. Пойдем к врачу посоветуемся, можно ли рожать в пятнадцать лет. Я думаю, можно. Поженим вас, и все будет хорошо. Сколько уже месяцев? - участливо спросила Люська. 

Верка странно посмотрела на Василия, отвела взгляд, заплакала. Люська обняла ее:
- Вер, ну не хочешь - не говори, завтра пойдем на прием и все выясним, не расстраивайся только. Слезы повредят малышу, - успокаивала она. - А ты чего молчишь, отец? - обернулась она к Ваське.
- Я тебе уже говорил, что с ней делать, а ты все сусю-мусю разводишь, - раздраженно ответил он.

Все ночь Люська ворочалась в постели, все думала, винила себя, что не досмотрела за девочкой за кучей дел и забот. А уж кумушки-то языки почешут! И так судачат, что в батрачках Верка у них живет. И про мальчика своего она расскажет, пусть не сразу, но расскажет. И к его родителям она с Васькой сходит. Опозорить Верку не позволим. 

Дни шли за днями, живот у девочки рос на глазах, скрывать было уже глупо. Ирина Константиновна – в единственном числе и фельдшер, и врач, и скорая помощь - советовала отправить Верку в районную больницу. И до беременности замкнутая и нелюдимая, она под любыми предлогами старалась не выходить из дома. Не разговаривала с домашними, постоянно плакала по ночам. Как-то странно стал вести себя Васька. Люська несколько раз заставала их вместе о чем-то шептавшихся. При ее появлении Вера, не поднимая глаз, уходила в свою комнату, а муж с виноватым видом объяснял, что пытается узнать у нее, от кого та беременна. Смутные подозрения иногда возникали в голове у Люськи, но отгоняла их, как назойливых мух. Стала внимательно присматриваться к ним обоим. Отметила, что Васька стал захаживать в стайку, когда Верка доит корову. Застала как-то, выгребающего навоз: 
- Решил помочь, тяжело уж ей, - нашелся он.

«Я двумя ходила беременная - никогда не помогал», - подумала она, - Что-то не то, что-то тут не так». 
Как-то в магазине услыхала, как шушукаются за спиной про мужа и Верку. 
В глазах потемнело. «Нет, не может быть, это неправда! Неправда!»

Медленно шла по улице, заглядывая прохожим в глаза, задавая один немой вопрос: «И ты что-то знаешь? И ты? И ты?»

Кто-то отвел взгляд, кто-то в глаза презрительно хмыкнул, вот, мол, полоумная, не знает, что за ее спиной делают; одна жалостливо посмотрела ей вслед. 
- Да все давно знают! - обожгла ее догадка. – Все все знают, кроме меня! Какой позор! Господи! Какой позор!

Ей стало плохо. Голова закружилась, перед глазами поплыли черные мухи, потом все потемнело. Очнулась у соседки на кровати. 
- Ну и напугала ты меня. Гляжу, еле идешь, потом падать начала, я твоих кричать, а дома никого нет, - тараторила Шурка. 
«А ведь дома должны быть», - вяло подумала Люська.

А в голове опять застучало: «Позор! Позор! И я хороша. Под носом не разглядела распутства. Верочка, Верочка… Вот тебе и Верочка! А Васька-то, петух мохноногий, как мог на ребенка запрыгнуть? Надо у Шурки спросить, дома сидит, все видит через забор. А у самой надежда появилась: «Если б правда была, уж языкатая соседка сто раз подколола бы ее.

- Знаешь чего про моих? - спросила и замерла в ожидании.

- Сама не видела, а народ давно уже болтает; дед Мишка сказывал, что на лугу еще в прошлом годе их встречал. Удивился, почему пацанов с ними нет, всегда же, как хвостики ходят друг за другом. А потом, помнишь, ты Верку искала, а она с твоим в лодке под берегом сидела, плакала, он ее чего-то уговаривал. Я тогда и значения не придала.

Сомнений не оставалось, значит, правду люди говорят, не зря шушукаются. Гнев, обида заслонили все. Не помнила, как дождалась их прихода. У порога подскочила к Верке, схватила ее за волосы, притянула к себе:
- Какая же ты дрянь! За что ты меня так опозорила?! Говори, иначе размозжу тебе головенку!! - не говорила, а угрожающе шипела Люська, с силой пригибая Верку к полу. – Отойди! - рявкнула на мужа, решившего вступиться. – С тобой отдельный разговор будет!

Она трясла Верку, мотала ее из стороны в сторону, хлестала по щекам.
- Змея подколодная, неблагодарная, дрянь!, - и, не добившись от Верки слов, продолжала таскать ее за волосы. 

Васька еще раз сунулся на помощь и тут же получил по морде.
- Сморчок поганый! - переключилась Люська на мужа, - Петух мохноногий, забыл, как хотел ее на улицу выгнать, а теперь заступаешься?

Здоровая и крепкая Люська приподняла своего щуплого муженька, бросила на пол и пинала ногами, била до тех пор, пока силы не оставили ее. Верка, забившись в угол, скулила. Люська сама рыдала в голос. Немного успокоившись, сказала:
- Ты, гармонист хренов, в тюрьму пойдешь за малолетку.
- Верка на меня не подаст заявление, - очухался Васька.
- Подам, - чуть слышно произнесла девочка. 

У обоих Громовых открылся рот от неожиданности.
- Подам, и все расскажу, - всхлипывая, продолжала она.

Васька подскочил было к ней, но Люськина рука тут же отбросила его на пол:
- Лежать, скотина, твое место там! - и к Верке: 
- Рассказывай! 

Лучше бы этого не слышать! Как же она не разглядела своего муженька! Где были ее глаза, куда смотрела? 
В первый раз Верку он изнасиловал еще три года назад, а она ничего не замечала!!! Бедная девочка! Как же он запугал ее, что она молчала столько времени! И если б не беременность, так все и продолжалось?

– Я много раз пыталась тебе рассказать, но он бил меня в сарае и говорил, что ты выгонишь меня. Я не знала, что делать, кому пожаловаться, - продолжала та. 
Совсем опустошенная сидела Люська, слушая исповедь приемной дочери. «Васька, Васька, чего тебе не хватало в жизни… Как ты мог на такое пойти? Все перечеркнул, затоптал в грязь ее любовь…Волк в овечьей шкуре…»

Слушать Верку - нет сил. Сейчас стошнит. Какая грязь, какая кругом грязь. Так можно сойти с ума, надо заснуть, забыть хотя бы на время страшный кошмар.
Проснулась задолго до восхода солнца. Заглянула в Веркину комнату. Та, как была в одежде, спала в кресле. Люська внимательно вгляделась в ее лицо. Под глазами темные круги, щеки ввалились, пухлые губы что-то невнятное бормочат. Совсем девочка, а сколько натерпелась в этом доме. У Люськи от жалости, как тогда в первую их встречу, защемило сердце. Хотела осчастливить детдомовского ребенка, согреть теплом домашнего уюта, заменить замерзшую в сугробе мать-алкоголичку. А что вышло? Эх, Васька, Васька…

Разбудила Веру. Стала собирать ее в районную больницу: положила белье, полотенце, тапочки, продуктов.
- До остановки донесу, - ответила на протесты Верки. Протянула денег:
- Не скоро приеду, понадобятся

Дороге, до автобусной остановки, казалось, не будет конца. Впереди с тяжелой сумкой, не поднимая головы, шла Люська. Немного от нее отстав, брела Верка. Слышала, как бабы у колонки захихикали вслед, бросили в Веркину сторону грязное слово. Спиной почувствовала, как сжалась, словно от удара, приемная дочка. Обернулась, взяла ее за руку и, как с маленькой, молча подошли к автобусу. Прощаться не стала и, не дожидаясь отъезда, повернула домой:
«Что, я так и буду ходить с опущенной головой? Прятать от людей глаза? Сносить унизительные усмешки? Ну, уж нет! Кто заварил эту кашу - тот и расплатится за все», - твердо решила она. - Никакого заявления в милицию на него, изверга, не понесу, только детям больше позора. Сама буду для него судьей, сама справлюсь». 

И, приняв решение, вошла в дом. Васька допивал бутылку. Увидев жену, размазывая слезы пополам с соплями, пытался что-то объяснить, оправдаться. Упав на колени, цеплялся за ее ноги.
- Не прикасайся ко мне! - брезгливо отшатнулась от него Люська.
- Прости ты меня, ну прости, у нас дети, - ползал на коленях Васька.
- Вспомнил про детей?! Нет у моих детей отца! - отрезала она. - И мужа у меня нет!

С этой минуты Ваську она не замечала, хотя тот полупьяный ходил за ней по пятам, вымаливая прощение. Она уже твердо знала, какой суд совершит над негодяем-мужем. И торопилась. Растопила печку на летней кухне, поставила на видное место бутылку водки - знала, что Васька выпьет ее и завалится здесь же спать. Так все и случилось. Она не сомневалась в правильности своего решения - таким не место на земле. Ни на миг не задумалась, закрывая заслонку в трубе.

Потом сидела в спальне всю ночь, как полоумная, покачиваясь из стороны в сторону, уставясь в одну точку на стене. О чем думала Люська после расправы над мужем, с которым прожила почти десять лет? О своей поломанной судьбе? О судьбе детдомовской девочки? Об осиротевших детях? О небесной каре за содеянное? Трудно сказать…

Утром попросила Шурку присмотреть за ребятишками и скотиной, вызвала милицию, которая до выяснения обстоятельств увезла ее в район. Говорят, что на похороны Василия Громова ее отпускали под расписку, а она не поехала. Может, врут люди, кто знает. А через два месяца был в районе суд. Люську осудили условно на два года с проживанием по месту жительства.

Возвращалась она в деревню по первому снегу. Вышла из автобуса, совсем не похожая на прежнюю: исхудавшая, с потухшим взглядом и седыми прядями, выбившимися из под платка. На руках бережно несла конверт с Васькиной дочерью. Рядом семенила Верка с тяжелой сумкой. 

- Люся, с возвращением тебя! - поприветствовал ее дед Мишка.
- Здравствуй, Люська, слава Богу, все позади! – помахали ей бабы у колонки. 
- С приездом вас! - закричали женщины из окна магазина. 

У Люськи навернулись на глаза слезы.
- Мама, мама! Люди нас простили, не плачь, видишь, они простили нас, - распрямляя плечи, заговорила Верка, и сама расплакалась.
Так со слезами на глазах шли две женщины по своей улице к родному дому. А навстречу им, обгоняя друг друга, что-то крича и размахивая руками, бежали трое сыновей…

Галина Лехман