ТРУДНАЯ ДОРОГА, ВЕДУЩАЯ К ХРАМУ

Мама крестила меня тайно, но все равно, узнав об этом, отец вышел из себя. Полвека прошло, но я отчетливо помню, как он нашел мой нательный крестик, смял его сильными пальцами и велел мне, малышу, бросить медный комочек в унитаз. Не думаю, что отец испугался. Ну, был коммунистом, однако должности особой не занимал, служил начальником железнодорожной станции в маленьком донбасском городке. Да и времена уже были не те. Неужели он был до такой степени упертым атеистом? Не знаю. И теперь не спросишь. Отца давно нет в живых…

Мановение крыла
«В Сибири, на берегу Иртыша близ Омска, впервые за десятилетия советской власти прошло совместное православно-католическое богослужение.
До сих пор весеннее половодье вымывает здесь человеческие кости. На территории нынешнего зверосовхоза «Речной» располагались гулаговские колонии, где погибли десятки тысяч заключенных. Глухими ночами тела сбрасывали в большие ямы, чуть присыпая землей. При этом палачи лакомились ягодами боярышника, а косточки сплевывали в братские могилы. По буйно разросшимся боярышниковым кустам и были недавно обнаружены тайные захоронения. «Верующие решили поставить на этом месте Крестовый монастырь – копию храма Христа Спасителя в миниатюре, - сказал мне архиепископ Омский и Тарский Феодосий. – Начали сбор пожертвований, открыли счет…»

Эту маленькую заметку «Московские новости», где я работал обозревателем, опубликовали. Сократил текст вполовину, втискивая в отведенное на газетной странице место. Но общий смысл остался понятным. А главное – обнародовали банковский счет, на который неравнодушные люди могли переводить деньги.
В Омск приехал, чтобы подготовить материал о белогвардейцах. После развала СССР мы балансировали на грани очередной гражданской войны, во многих российских городах появились молодежные группы, объединенные идеей возрождения Белого движения. В Омске сформировался корниловский полк. Хотелось понять: это просто ряженые, марширующие по улицам в мундирах старого образца, или некая нарождающаяся серьезная сила, создающая боеспособные группы? Омские корниловцы, во всяком случае, уже перешли от слов к действию. В частности, вместе с казаками захватили храм, бывший некогда в городе главным, но после революции приспособленный большевиками под свои нужды. Забаррикадировавшись внутри, они потребовали вернуть незаконно отторгнутую собственность Церкви. Местные власти посчитали за лучшее так и сделать. И уже вскоре в храме возобновились после долгого перерыва службы.

А потом высокопреосвященный Феодосий, архиепископ Омский и Тарский, белогвардейцев обидел, отказавшись освятить их черное знамя. Объяснил тем, что на полотнище изображен череп над перекрещивающимися костями. Убеждениям командования полка, что это череп Адама, не внял.
Я искал с владыкой встречи. Он, узнав об этом, сам позвонил мне в гостиницу и пригласил к трапезе. Обед был постным. Разговор – интересным. Договорились встретиться еще раз. И я попал под обаяние этого человека, первого священника, с которым свела меня жизнь.

Ну, что я знал о церковных служителях? Собственно, ничего. Мы существовали в разных мирах, и до их мира мне не было никакого дела. Ничего не имел против Церкви, но и за – тоже. С выключенными мозгами сдавал в университете зачет по научному атеизму. Так же бесчувственно пробегал глазами сцены, описывающие религиозные терзания, у русских литературных классиков. Владыка Феодосий был человек, входящий в высшую церковную иерархию, но не зашоренный исключительно на церковных делах, глубокий, разносторонний, мыслящий, не по годам энергичный человек, начинающий день с купания в проруби. С ним было настолько интересно, что старался провести рядом каждую свободную минуту. А владыка – не препятствовал.

На прощание владыка Феодосий велел собрать мне в дорогу пакет с едой (как не отнекивался, что ни к чему, через несколько часов буду уже в Москве, он настоял на своем) и подарил две книги – для моих сыновей редкую тогда «Мою первую священную историю» и репринтное издание «Закона Божьего» - самому пройти ликбез, коль будет на то желание.

Обретение
Желание – было. Со временем обстояло хуже. Из командировок не вылезал. Возвращался в редакцию, отписывался – и снова в самолет, либо на поезд. «Священную историю», содержащую адаптированный для детей краткий пересказ Ветхого и Нового Заветов, одолел быстро. А вот с «Законом Божьим» тянулось с год. Начинал и бросал чтение многократно. Заставлял себя и откладывал снова. Что-то не понимал, другое сходу забывал, было скучно, продирался через силу.

Так длилось до тех пор, пока после очередной поездки на воюющую таджико-афганскую границу не попал в госпиталь. Предстояла операция на позвоночнике и пока дожидался ее – проглотил довольно толстую книгу на одном дыхании.
Ночью, когда уже перевели в отдельную палату и выбрили на пояснице место, которое вскоре предстояло кромсать нейрохирургу, я молился в темноте Богу. Смотрел полными веры глазами в пустой угол и просил Его не оставить с бедой один на один. Слов не подбирал, они вышептывались сами.

Вхождение
Через несколько месяцев, очухавшись, снова тянул привычную газетную лямку. Что-то во мне, несомненно, изменилось, но та горячечная, заполняющая все без остатка вера, которую испытал на госпитальной койке, куда-то улетучилась.

Понемногу читал рекомендованные воцерковленными приятелями книжки, обсуждали, как сейчас понимаю, достаточно общие вещи, бывало – спорили. Чувствовал - временами я приближаюсь к Нему, иногда – отдаляюсь, но все больше – топчусь на месте. Храм не посещал, потребности не было.
Пока не приснился сон. Я бреду знойным днем по пыльной дороге. Вижу крест. На нем распят человек. Молодой, мускулистый, черноволосый, голова упала на плечо, голубые спокойные глаза смотрят на меня, не отрываясь.
Проснулся, как от толчка, и долго еще колотилось сердце.

- Он зовет тебя к Себе, иди в церковь, не тяни больше, - сказал мне коллега, мнением которого дорожил. – Хочешь, давай вместе.
В храме на подворье Троице-Сергиевой лавры он встал у самого входа. Сосредоточился, пытаясь отрешиться от суетного, это было видно по лицу. Чтобы не мешать, я прошел дальше, к правой колонне с большой иконой Серафима Саровского на ней.
Так с тех пор и стою там на молебнах. Если, конечно, пришедшие раньше место не займут. Немного жаль, правда, что икону святого старца перевесили ближе к алтарю, привык к нему за годы.

А исповедовался впервые, скорее, неосознанно.
Вдруг возник из небытия, казалось бы, навсегда исчезнувший давний приятель Вадим Кирьянов. Поведал, что страшно пил, трижды безуспешно кодировался, и дело шло к логической развязке. Спасло то, что узнал о находящейся в Серпуховском Высоцком монастыре чудотворной иконе «Неупиваемая чаша», исцеляющей от пьянства. Его рассказ о том, с какими сложностями добирался в монастырь, что приключилось там и как живется теперь, был настолько потрясающ и, представлялось мне, поучителен, что решил написать об этом в газету. Но сначала, естественно, надо было самому побывать в обители.
Вадим вызвался сопровождать. Монахи его встретили как доброго знакомого, а он аж светился весь. Переночевали в келье для паломников. С рассветом отстояли заутреню, послушали акафист. Народ потянулся исповедоваться.

- Давай и ты, раз в таком месте оказался, - подтолкнул Вадим.
До сих пор помню чувство растерянности вперемежку со страхом. Ведь не готовился к исповеди, да толком и не знал – как это делать. Но то ли несколько часов, проведенных в храме, подействовали, то ли еще что, но послушно стал в очередь к священнику.

Исповедовавший меня настоятель сказал:
- Все в руках Божьих и нельзя откладывать благое намерение «на потом» - можешь и не успеть.
В храм на подворье ходил уже регулярно. Встав пораньше, дабы никому не мешать в нашей маленькой квартире, молился по утрам и дома, приспособив икону на взгроможденный на кухонный стол табурет. Держал пост в среду и пятницу. Понимал, что назрела пора исповедей и причастий, но все оттягивал.

Ты не один
Храм на подворье Троице-Сергиевой лавры давно стал моим.
Прихожу сюда, чтобы в сложную минуту попросить Господа за своих уже взрослых детей. Сюда привел креститься жену, когда она высказала такое намерение. Здесь же, накануне «серебряной свадьбы», мы с ней обвенчались. Здесь все чаще подаю теперь записки об упокоении близких людей. Надеюсь, что когда придет мой час, будет кому зажечь в дорогих мне стенах свечу и обо мне.

А вот прихожанин из меня не очень. Все носит из крайности в крайность.
То только воскресными литургиями ограничиваюсь. А то и вовсе провал последует, месяцами в храме не показываюсь.
Потом – и так повторяется из года в год – иду домой по предрассветной, просыпающейся Москве и пою (в зависимости от окружающей обстановки) то в голос, то про себя: «Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ, и сущим во гробех живот даровав». И счастье переполняет. И никто больше не нужен.
Потом это чувство может и притупиться. Однако как бы ни складывалось, как бы ни ласкала, или ни била жизнь – Его присутствие ощущаю неизменно.

Владимир Киселев