Андрей КОНЧАЛОВСКИЙ: НАМ ВСЕГДА ГОВОРИЛИ – ВЕРУЙ, НО НЕ УМСТВУЙ
На Бакинском гуманитарном форуме Кончаловский в паузе между выступлениями заходит в кофейню. Ему несут книгу для почетных посетителей, с ним фотографируются, а под конец отказываются взять с него деньги. «Как можно, вы наш самый известный гость!» – А если бы это был ваш брат, – говорим мы с тихим ехидством, – они бы нам еще и приплатили.
Кончаловский хохочет. Он на шутки не обижается, и это выгодно отличает его почти от всех ровесников.

Бессмертие - через 20 лет

– Сначала не про кино. Все кричат, что Стив Джобс – гений, изменивший мир. Как вы к этому относитесь?
– И про Бэкхема так кричат. Приложение эпитета «великий» к футболисту – тоже знак последних лет двадцати. Я думаю, отчасти понимание Джобса как гения – мир праху его, в своем деле он был действительно блестящ – идет от неискоренимого желания чувствовать причастность к великому. Но раньше сопричастность рождалась от чтения значительной книги, просмотра серьезного фильма или прослушивания, допустим, Баха. Собирается семья в выходные, одевается празднично и едет в храм слушать орган – «Страсти по Матфею». Сегодня, не собираясь семьей, любые пользователи посредством трех кликов запускают себе Баха в трактовке хоть Клемперера, хоть Баршая – и всё, они причастны к искусству.

Человека, который им подарил эту возможность – а также шанс подключиться к Интернету откуда угодно и узнать мнение миллиона непрофессионалов обо всем на свете, – люди склонны считать великим, хотя никакого качественного скачка, о котором столько говорят, не произошло. Точней, произошел скачок назад, Интернет убил в человеке самодостаточность. Известен случай, когда американка не смогла доехать из супермаркета до дома. Пятьсот метров. Но она ездила всю жизнь по gps-навигатору, а он возьми да и сломайся. Беспомощность без Сети – нормальное состояние современного человека, и есть даже новая болезнь – ухудшение памяти, потому что привыкли полагаться на Сеть. А зачем помнить, если можно в любой момент заглянуть и проверить? Зачем стихи учить? Зачем запоминать телефоны? Доступность всего и триумф дилетантов – вот главный символ эпохи.
– Зато в Сети можно все ваши фильмы посмотреть…
– И ни один из них – до конца. Вы замечали эту особенность сетевого просмотра? У вас открыто пять окон, в одном фильм, в другом скайп, в третьем поисковик, еще вы текст какой-то одним пальцем набиваете и за ценами следите. Пятнадцать минут смотришь – выключаешь: все понятно. По себе знаю. Сетевой зритель ни одного длинного плана не выдерживает. Подавляющее большинство к двадцати годам в принципе неспособны сосредоточиться на одной теме дольше трех минут.
– Стоп, стоп! Вы говорите – большинство. Но значит, будет и меньшинство и произойдет раскол на две ветки…
– Даже две ветки эволюции, думаю я. Вот с этого места все очень интересно. Я бы назвал эту новую элиту тихими людьми, людьми молчания. Потому что их пока не очень видно. Но эволюция действительно пойдет двумя путями: большинство – путем упрощения, почти наглядной деградации, а меньшинство оставит себе и настоящее искусство… и бессмертие.
– В смысле?
– В прямом, потому что 150-летняя продолжительность жизни – вопрос ближайших двадцати лет. Но, конечно, это будет не для всех. Во всем мире настоящая культура, наука и бессмертие достанутся интеллектуальной и финансовой элите, а у нас политической.

Советская власть прижала зверя

– Все понятно. Путин – на ближайшие 150 лет.
– Да какая разница: Путин – не Путин… Интернет как раз помог бы так называемой социализации, молодежь объединится и скинет так называемых двоих, как в Каире, – толку-то? Кто здесь сможет научить, что свободы не бывает без ответственности? Назад в догму никто не рвется…

Люди только сейчас начинают доходить до того, что у каждой страны свой генокод, геном, только расшифровывать его не хотят. В биологии уже расшифровали, а в культуре и социологии не могут смириться с тем, что универсальных рецептов не существует.
У России свой генокод, к которому Путин не имеет никакого отношения. Это страна шестнадцатого века – такой была, такой осталась. При нас было другое, это называлось советской властью, хотя было по сути инквизицией. Только у инквизиции было три века, а тут все уложилось в семьдесят лет, почему и происходило с такой интенсивностью. Советская власть прижала зверя раскаленной решеткой. И никому не объяснишь, что при всех ее издержках и кошмарах она была все-таки рывком вперед, в будущее, ко временам, когда зверь дикости и эгоизма будет загнан на место. Сейчас он вырвался и ликует. Никакого атеизма при советской власти не было – это было то же православие с той же нетерпимостью к инакомыслию и призывом «верить, а не размышлять», только поставленное с ног на голову.
– Почему же сейчас религия не справляется со зверем?
– Интересный вопрос, ответ на который дал в дневниках Ключевский, первоклассный наш историк и философ: «Целые века греческие, а за ними и русские пастыри и книги приучали нас веровать, во все веровать и всему веровать. Нам твердили: веруй, но не умствуй. Мы стали бояться мысли, как греха, пытливого разума, как соблазнителя, раньше, чем умели мыслить, чем пробудилась у нас пытливость. Потому, когда мы встретились с чужой мыслью, мы ее принимали на веру. Вышло, что научные истины мы превращали в догматы, научные авторитеты становились для нас фетишами, храм наук сделался для нас капищем научных суеверий и предрассудков… Под византийским влиянием мы были холопы чужой веры, под западно-европейским стали холопами чужой мысли.

Из католического богословия вышла вся европейская философия и культура, а русское богословие практически не существовало, ибо, получив Святое Писание в переводе на славянский язык, мы лишены были всей базы: Платона и Аристотеля, Плотина и Григория Богослова – ведь отцы церкви говорили на греческом, латинском и иврите. Свободная богословская дискуссия, риторика, софистика – все это досталось католикам. Мы же получили требование верить, не рассуждая.

Екатерина Барова