Елена БОННЭР: «МОЛЧАНИЕ СТАНОВИТСЯ ПОДЛОСТЬЮ»

Владимир Синельников, автор фильма «Академик Сахаров – человек на все времена», встретился с Еленой Боннэр незадолго до ее смерти.

— Вы далеко от России все эти годы, но ваш голос слышен. И его ловят. Вы уехали потому, что вам было трудно жить. Что, по вашему мнению, изменилось в России за эти годы?
— Я сразу внесу некие коррективы в твою вступительную речь. Я уехала, потому что мне было трудно не психологически, не в политическом отношении, а потому, что годы берут свое, и без помощи детей я просто физически существовать не могу. А заново ломать Танину жизнь и ее с мужем тащить назад в Россию — невозможно. Понимаешь? Я не чувствую себя здесь дома. Хотя я абсолютно независима от Америки. Квартира — моя, за свое лечение я плачу сама, я не живу как приехавшая на американское иждивение. Я не завишу ни от Америки, ни от России. Я получаю в России пенсию инвалида войны. Великий доход, сам понимаешь. В общем, жить трудно. Я могла бы, как все, получить все эти бенефисы, которые получают старые люди, приехавшие в Америку, но это внутренне меня свяжет. Мне кажется, тогда я не буду иметь право говорить то, что я думаю, ни про Америку, ни про Россию и вообще про весь мир. Иждивенцы не имеют права на слово.

…Я, несмотря на большой срок, прошедший после ухода Андрея из жизни, все время все-таки ориентируюсь на него, прекрасно зная, что он думал по каждому вопросу. Я все время работаю с бумагами. Ты, наверное, знаешь, что 2 года тому назад был издан 8-томник… Два тома публицистики — в России многое не публиковалось, она собрана из западной прессы. Это — три тома дневников и публиковавшиеся в России три тома воспоминаний. В общем, фундаментальная работа.

Очень интересно: то академия кричит, что ей надо памятник Сахарову, то Медведев говорит: «Свобода лучше, чем несвобода» — и что-то о Сахарове, то Путин что-то говорит о Сахарове. Но никто не обратил внимание на то, что у каждого из них на полке мог бы стоять 8-томник Сахарова, и они могли бы прочесть его труды. О Сахарове говорят, но к Сахарову не обращаются. А теперь я буду говорить.

О письме «Путин должен уйти». Я считаю, что молчание уже становится подлостью. Толстовское «не могу молчать» в данном случае должно относиться к широкому кругу людей в России. Все должны перестать молчать. В России всегда воровали, в России всегда были дураки и дороги, это не я придумала, но все-таки Россия никогда не была воровской шайкой. Это было, ну я бы так сказала, боковым течением. Сегодня это мейнстрим. Опасный для страны и еще больше опасный для народа. А что делать? И вот дилемма — а где лидер, который будет другим? Но ведь не лидер, не фюрер нужен стране. А мы все фюрера ищем. Путин фюрер или Медведев фюрер. Не фюрер нужен стране. Стране нужна нормально демократическая система выборов. И вот даже та система выборов, которую Лукьянов с Горбачевым когда-то придумали, она была на километры ближе к демократической форме правления, чем то, что сделали с законом по выборам Чуров и компания.

— Елена Георгиевна, я даже удивился, услышав, что вы знаете фамилию Чурова. Когда вы говорили, что разрушили избирательную систему, вы всерьез считаете, что ее разрушил Чуров?
— Ну, наверное, не сам, наверное, велели. Но это не снимает с него исторической ответственности.

— Что вас заботит во взаимоотношениях власти и гражданина? Сегодня.
— Понимаешь, вот в любой стране есть разные группы населения. Бизнесмены, торговцы, инженеры, учителя, музыканты, шоу-бизнес… В любой стране есть общие интересы каждой группы людей. Я не знаю, есть ли страна, в которой есть объединенный интерес урок. Урки, по-моему, — изобретение советской власти. Или порождение советской власти. Очень страшное. Страна находится в руках урок. Не просто богачей, которые так или иначе, иногда правильно, иногда неправильно, становятся богатыми, а именно урок. Россия в руках урок. Уже одно это не просто заставляет, а обязывает к тому, чтобы эта компания ушла. Может быть, даже не просто ушла, я вообще не мстительный человек, но в данном случае — ушла бы по суду. И еще раз: одно из самых главных — никакие партийные разногласия, программы или я не знаю что сегодня не имеют значения. Потом придет время разбираться по частностям. Сегодня должно быть полное объединение. Даже с Лимоновым, даже с Зюгановым. Я в этом глубоко уверена.
Но при этом все время идет внутренняя борьба: я не пойду рядом с лимоновцем, я не пойду рядом с коммунистом, я не пойду рядом с тем, с этим, с Немцовым, с Каспаровым. Проблема в том, что изменить можно только одним лозунгом «Вставай, страна огромная». Вот однажды она встала, да? Под этот лозунг.

— Елена Георгиевна, я слушаю вас и вспоминаю, когда весь мир, и в том числе первые лица крупнейших западных держав, боролись за то, чтобы выпустили Щаранского. Несчастный Леонид Ильич боялся высунуться за границу, потому что не только от правозащитников, не только от народа, но и от Рейгана, от кого угодно он везде слышал это требование.
—  Почему сегодня так благополучны и так доброжелательны к российским лидерам первые лица Запада, когда в тюрьме Ходорковский. Кажется, они тоже, я не знаю какой тут эпитет применить, они тоже урками становятся.

— Один из тех, кто вместе с вами первыми подписал письмо, говорит мне: «А что ты хочешь, дача Путина рядом с дачей Берлускони, он ему ее купил. Шредер нанялся работать в «Газпром». В этом смысле претензии ваши как человека, которого знает весь мир, к западному истеблишменту, очень весомы.
— Они абсолютно таковы, как и к российскому истеблишменту. Я считаю, что западный истеблишмент, исходя из экономических и еще каких-то интересов, но в основном из интересов лично каждого конгрессмена и сенатора, ряд которых может быть в будущем избран президентом, предают идеологию защиты прав человека. Вот и все. Ну, может, такова природа: человек становится чем выше, тем хуже? И тогда лучше всего быть бомжем.

— Я беседовал с Сергеем Адамовичем Ковалевым, у него тоже большой счет к западной элите…
— Правильный счет… Надо сказать, чт овсе известные правозащитные оргпнизации – формальные: Лига прав человека при ООН, «Фридом Хаус», «Эмнисти» и другие – стали теми же чиновниками с высокими зарплатами.

— Поэтому так тяжело, наверное, российским правозащитникам?
— А просить ничего не надо. Лагерная эта заповедь — не проси, не надейся. Единственный способ… Все говорят, русский бунт такой бессмысленный, беспощадный… ну сказал так Александр Сергеевич однажды, хватит нам повторять. Вставай, страна огромная! Пока страна не встанет на всеобщую забастовку, на всеобщее сопротивление повышению тарифов ЖКХ, прочим жульническим этим планам, ничего не будет.
Такая мелочь: приходит Путин на место премьера, и я напоминаю тебе одно из первых его гласных выступлений: «Мы всем инвалидам войны, ветеранам, даем квартиры». Это значит, что 65 лет они все еще не имеют эти квартиры, и «мы всем даем бесплатно машину, а кто не хочет машину — 100 тысяч рублей». Я, дура наивная… Ну не машину — мне врач сказал, чтобы я не садилась за руль, но 100 тысяч — это хорошо. Ждем. Больше Путин к этому не возвратился.

Вот собираются праздновать 65-летие, и буквально в канун отменяется мелочная льгота. С инвалидов войны не брали деньги за оформление нотариальных документов — доверенностей или завещаний, — бах, сняли эту льготу. Я понимаю, что для нашей чиновничьей элиты эти там сколько-то 170 долларов за доверенность, для них это ничего не значит. А для инвалида или ветерана — это почти месячное пропитание. Как и у кого хватило наглости снять в канун 65-летия эту льготу? Вот в этих мелочах, я прошу прощения, такая говённая сущность той кучки людей, которая правит Россией.

— Елена Георгиевна, хочу вам напомнить тот день, когда Верховный совет топтал Андрея Дмитриевича. Вы этот день помните прекрасно. Вы его привозили в перерыв между заседаниями домой, за рулем сидели вашего «жигуленка». Мы все бросились к подъезду вашего дома, пока вы его привезли из Кремля. Юра Рост, я, кто-то еще был. Вы увидели нас и сказали: «Что вы паникуете, все нормально, Андрей в порядке». В этот момент на противоположной стороне Садового кольца раздался удар, и какая-то грузовая машина шлепнулась в «Запорожец», и оттуда из-за руля вышел человек, взял на руки ребенка, у которого текла кровь из затылка. Вы схватили аптечку, как опытная фронтовая медсестра, и бросились наперерез 8—10-рядному движению. И Андрей Дмитриевич — за вами, а я за вами обоими. Вы взяли эту девочку, перебежав Садовое кольцо, все машины уже остановились, увидев вас и Сахарова, налили йод на вату и положили ей на затылок, она перестала всхлипывать. И в это мгновение Андрей Дмитриевич сказал мне: «Вы знаете, достаточно, чтобы любому человеку она положила руку, и он успокоится». И я увидел глаза влюбленного гимназиста.

Я когда пересматриваю картину о Сахарове, которую благодаря вам мне удалось сделать, там есть один кадр, который всех наповал сражал: когда наконец его впервые выпустили за границу, да еще в Америку, у власти не хватило решимости выпустить вас двоих, вас оставили заложницей. И вот эти кадры, когда он уходит и вы прощаетесь и смотрите ему вслед, эта съемка людям, которые видели это, столько говорит. Скажите, что вы чувствовали вот тогда?

— Я была совершенно счастлива, что наконец вот эти путы, веревку, которой связан титан, разрезали. Я тут вспомнила давнюю историю, к Андрею не имеющую отношения. Мою маму очень рано реабилитировали — в августе 54-го года, то есть до 20-го съезда. Сказалось, видимо, вмешательство Микояна, потому что Микоян и папа были дружны в детстве. И мама пошла получать паспорт и прописываться в квартиру. И когда пришла за паспортом в милицию, ей паспортистка, женщина ее же возраста, сказала «На этот раз ваша взяла». И мама эту вот фразу паспортистки запомнила навсегда — «на этот раз ваша взяла». Вот сейчас мы не знаем, чья взяла. Понимаешь?
А вообще у меня идея. Я ищу богатого и доброго, но не мужа.

— А зачем вам богатый?
— У меня есть квартира в Москве. Та самая кухня, и, в общем, историческая квартира, полученная мамой в конце 54-го года, через эту квартиру прошло очень много реабилитированных, через эту квартиру прошли все диссиденты Советского Союза, в этой квартире проходило большинство пресс-конференций, в том числе знаменитая пресс-конференция, которая объявила День политзаключенного, ну а сколько уж разных гостей: от Киссинджера и Кира Патрика, Ромашевского, Михника — вообще неимоверно… Я вынуждена ее продавать. Но я не хочу ее продавать, потому что это мемориальная квартира. Я хочу найти человека, который ее купит с обязательством подарить архиву. А я беру на себя обязательства восстановить интерьер, полностью, каким он был тогда, и сделать дощечку: «Квартира приобретена и передана в дар архиву для создания мемориала»… Ивановым, Петровым, Сидоровым — кто там, такой добрый.
Если уж российские миллиардеры покупают яйца Фаберже — память о царской семье и талантливом ювелире, — то мне кажется, что в России и для этой цели может найтись такой человек. А может быть, я в очередной раз наивная. Наши богачи — жулики все, но не все — дерьмо. Понимаешь?