ПОЧЕМУ РОССИЯНЕ НЕ БУНТУЮТ?
Масштаб протестов зависит не от активистов, а от того, насколько власти готовы эти протесты использовать в своих целях.
Одна из самых больших загадок российской политики последних 20 лет - низкий по мировым меркам уровень массового протеста, особенно если сопоставить его с масштабом преобразований в стране. На заре гайдаровских реформ многие аналитики предсказывали падение правительства: мол, недовольные россияне выйдут на улицы с требованиями отказаться от антинародных реформ. Но этого не случилось ни в «лихие» 1990-е, ни в «тучные» 2000-е: общественные протесты, за редким исключением, оставались уделом профессиональных активистов, а широкие массы оставались в положении зрителей. Более того, проведенные тогдашним ВЦИОМ (ныне «Левада-центром») в 1990-е годы опросы показывали, что доля граждан, готовых принять участие в протестных акциях, составляла до 25-30%, а на практике во всех мыслимых формах публичного протеста участвовали не более 2-3% граждан.

Сходная картина наблюдается и сейчас. По данным ФОМ, доля россиян, будто бы готовых выйти на улицы с протестом против властей, подчас достигает четверти, в то время как «в реале» протестные акции редко собирали тысячи участников, да и те по большей части были локализованы на местном уровне («бунт» в Пикалево летом 2009 года - наиболее известный пример).

В чем причины такого расхождения между намерениями и реальностью, почему даже очень недовольные властями россияне не бунтуют? Весьма популярна точка зрения, что массовые протесты происходят, когда социальные группы, ощущающие себя ущемленными по отношению к окружающим, выражают свою солидарность в коллективных акциях. Судя по данным многочисленных массовых опросов, ущемленность и фрустрация в России и впрямь велики, а вот с солидарностью дело обстоит туго. На защиту собственного двора или соседнего сквера от строительства офисного центра россияне готовы выйти, но выступления под флагом защиты широких интересов (будь то защита местных жителей от мигрантов или рабочих от собственников) не побуждают обывателей оторваться от телевизора или пожертвовать поездкой на дачу ради участия в митинге. Перефразируя Маркса и Энгельса, россиянам есть что терять, кроме своих цепей, но они не верят, что в результате протестов приобретут весь мир.

В другой традиции, известной со времен Ленина, говорят об «организации профессиональных революционеров», то есть о способности руководства протестных движений мобилизовать и возглавить своих сторонников. Группы оппозиционных активистов в России сегодня разрознены, организационно слабы и конфликтуют не только друг с другом, но и внутри себя. Власти же умело играют на этих противоречиях. Но и сами протестные движения порой очень неэффективно мобилизуют свою поддержку, не умея довести свои лозунги до потенциальных сторонников и излишне полагаясь на социальные сети, не дающие серьезного эффекта в плане расширения масштабов протеста.

Наконец, весьма популярно среди специалистов мнение о том, что успехи протестных движений зависят не столько от их усилий, сколько от институциональной и политической среды. Успех протеста обусловлен прежде всего способностью партий конвертировать требования протестующих в политическую повестку дня, наличием у протестных движений влиятельных союзников в истеблишменте и, наконец, конфликтом элит, который открывает для массового протеста если не «окно возможностей», то хотя бы «форточку».

Интересно исследование Грэма Робертсона из университета Северной Каролины. Получив доступ к закрытой статистике МВД, он пытался понять, почему в 1990-е годы в одних регионах России забастовки проходили с широким размахом, а в других забастовок практически не было. Оказалось, что главным фактором, определявшим масштаб массовых протестов, оказался не общественный активизм и даже не масштабы бедствия, а интенсивность конфликта между Кремлем и региональными лидерами. Где-то забастовки даже спонсировались местными властями, свозившими тех же бастующих учителей на автобусах на центральные площади городов под объективы телекамер: этот рычаг помогал выбить из Москвы долги по зарплате бюджетников. Когда же все подобные конфликты оказались замурованы между «башнями Кремля» и зигзагами «вертикали власти», протесты масс почти сошли на нет.

Означает ли это, что общественные протесты в России сегодня бесперспективны, и гражданам остается лишь ждать, пока в стране не произойдет очередной раскол элит, когда массы смогут предъявить им к оплате счет собственного недовольства? Нет, не так. Ведь пресловутые расколы элит не возникают сами собой. Это лишь ответ части правящего класса на проявления публичного протеста, когда некоторые власть предержащие выступают против статус-кво, видя в нарушении массами прежних «правил игры» шанс улучшить свое собственное положение.

Но пока граждане запасаются попкорном в ожидании новых разборок в «верхах», а активисты неспособны мобилизовать собственных сторонников, конфликты элит не приобретут публичный характер сами собой. А значит, нынешнее положение дел так и будет (возможно, долго) сохраняться по инерции. Низы не очень-то хотят жить по-старому, но верхи пока что еще могут по-старому управлять. 

Владимир Гельман