ДАЙТЕ ЛЮДЯМ ВЗДОХНУТЬ!

Снятые режиссером Андреем Смирновым пять фильмов не выстроишь ни в какую линию: среднеметражного «Ангела» об ужасах Гражданской, лучший фильм о ветеранах «Белорусский вокзал», жесткую любовную драму «Осень», сагу о советской архитектурной элите «Верой и правдой» и эпос о тамбовском восстании 1920–1921 годов «Жила-была одна баба», законченный совсем недавно.
В этом году он отметил семидесятилетие, но так, что этого никто не заметил. Он сам так постарался.

– Вы жили в советское время, где было многое отвратительно, но сейчас хуже.
– Сейчас не хуже уже потому, что вы можете уехать отсюда – и едут, кстати, со страшной силой. В Праге повсюду звучит русская речь, робко разбавляемая чешской. В Париже, Нью-Йорке – всюду с вами говорят по-русски. Советская власть среди прочего была ужасна именно своей герметичной закупоренностью – от нее некуда было деться. Иное дело, что мы хотим жить тут, это наш выбор, но нет чувства этой плотно заткнутой бутылки. Помню, стоим в очереди за мясом с беременной женой, потому что дают килограмм в одни руки, и какая-то старуха закричала: и так жрать нечего, а они еще рожают! Нет, представить себе злобу и замкнутость тогдашней России нынешний человек не может, а уничтожение такого количества своих – вещь, кажется, немыслимая в истории вообще.

– И кому за это спасибо? Лично Ленину, что ли?
– Спасибо за это французскому Просвещению с его прекраснодушной концепцией прекрасного человека. Человек по природе ведь добр, учит Руссо, и надо лишь поставить его в правильные социальные условия… Исходя из этой гуманнейшей мысли о добром человеке, они поубивали миллионы в борьбе за правильные социальные условия. А человек по природе всяк, часто зол, часто слаб, и нельзя из него все время выбивать человеческое: тот, кто думает о человеческой природе хуже, обходится с ней милосерднее. Мы за Просвещение заплатили страшней французов: у них обернулось дело только Великой французской революцией, во время которой в процентном отношении погибло куда меньше французов, чем русских в ХХ веке, – а у нас все тянулось 70 лет, и не надо думать, что в смысле озверения семидесятые так уж отличались от тридцатых. Я понимаю, что вы мне сейчас возразите: у друга моего, первоклассного поэта Александра Кушнера, сказано: «Ты себя в счастливцы прочишь, а при Грозном жить не хочешь?» При Грозном было так, и при Анне Иоанновне, и при Петре – человеческая жизнь в России никогда не стоила особенно дорого. Но такого, как при большевизме, Россия не знала ни при одном царе. Больше того: в конце девятнадцатого – начале двадцатого века она стремительно выходила из дикости.

- Но спасибо советской власти уже за выкованную ею породу людей. Иными словами, за героев вашего же «Белорусского вокзала»…
– Но они-то никуда не делись! Единственное, что страна продолжает делать с исключительным постоянством – плодить красавиц и гениев. Я недавно загляделся в метро: Господи, какая красота, откуда такие лица? И люди, подобные этим ветеранам, появляются – причем, заметьте, без войны. И мозги еще не все утекли. Нужны или не нужны государству красивые и умные, а появляться они будут неуклонно. Война на русском пространстве решила одну важную проблему. Народ традиционно расколот, и не на русских и инородцев – нет, он расколот внутри себя. И к единению способен, только когда враг стоит у столицы. Почему и вспоминает это время как счастливое.

«При несвободе вылезают рыла»

– Вы сыграли Бунина в фильме «Дневник его жены». Ваше сходство с ним, все более заметное с годами, чисто внешнее или вы замечаете и внутренние параллели?
– О чем вы, я никогда себя так высоко не ставил. Бунин – мой любимый писатель, и если вы посмотрите вот на этот его портрет восемнадцатого года, который всегда у меня тут висит, – увидите лицо патриция. У меня в лице ничего патрицианского нет и неоткуда быть. Бунин дал ключ к пониманию русской деревни, да и русской революции – в «Деревне», собственно, уже все написано, там есть и зверство, и темнота, и что хотите. Но большевизм тем и ужасен, что поставил именно на это зверство, развязал ему руки. Зверство – всегда реакция на несвободу, в несвободе оно расцветает. Стоило дать людям хоть чуть вздохнуть – деревня поднималась немедленно. Русский промышленный подъем и культурный расцвет Серебряного века – это всё реакция на реформы Александра II, реакция, которой он не дождался, потому что его убили. Стоило отменить крепостничество – и дети освобожденных крестьян слушают лекции в Москве в народных университетах, выписывают учителей из Германии и Голландии! НЭП дал крестьянству вздохнуть – и оно за пять лет накормило Россию, в крестьянских семьях опять по пятеро детей, зерно идет на экспорт! А потом, когда это все уничтожается, 5 миллионов семей – это как минимум 30 миллионов человек! – едут в Сибирь на смерть. Россия всегда выдавала блестящие результаты, чуть ей разрешали хоть немного пожить, – и немедленно отвечала зверством и темнотой на любые зажимы, и все это есть в «Окаянных днях», когда он выходит на улицу после московского восстания и видит другую толпу, лица другие. Повылезли рожи, рыла. Почувствовали свое время. И всегда у нас так: расстрел ли парламента, отмена ли выборов – рыла. Их атмосфера.

– Я спрошу все-таки про современность. У вас нет ощущения, что мы сейчас стоим на пороге исторического перелома, сопоставимого, может быть, с революцией?
– Прогнозировать не берусь, но если Путин решит избраться еще на шесть лет... Вот вы можете отличить «стабильность» от «застоя»? Я – нет. Я не вижу выхода, кроме нормального парламентаризма, но не вижу и сил, которые в нем заинтересованы. А революции, честно скажу вам, очень не хочется. Я в том же Тамбове вижу и нормальное предпринимательство, и вполне приличную власть, и при нормальном развитии все могло бы очень быстро встать на ноги, – но есть ли у нас те самые пресловутые несколько лет без потрясений, сейчас не скажу.

Дмитрий Быков