СЛИШКОМ СЧАСТЛИВАЯ МАТЬ

У преподавателя литературы Веры Алексеевны Горбачевой нет кровных детей. Зато есть 30 крестников, которых она воцерковляла, и трое из которых стали священниками. Зато была – любовь с мужем. Хотя почему – была? Когда Вера Алексеевна вспоминает о муже, постоянно кивая на его фотографию, становится понятно, что любовь – не исчезает.

- Кровная мама умерла, когда ей было 26 лет, после моего рождения. А кровный отец после женился, народил еще детей… О том, что я приемная, узнала уже после того, как не стало мамы, которая меня растила и воспитывала. Никакого ужаса по этому поводу я не испытывала, никаких глупых обид из серии «меня обманывали». Мама – осталась для меня любимым и дорогим родным человеком.
У меня до сих пор хранится распашонка, сделанная из старой рубахи отца, в которой меня привезли в Мокву из деревни в 1930 году. И мама ее берегла, видимо, с намерением потом, когда я стану взрослой, все мне рассказать. Но не успела.

Детей сначала не было потому, что мужа не было. Да у меня и не должно было получаться забеременеть. В 28 лет я пережила операцию, после которой было ясно, что детей у меня быть не может. Видимо, это не без промысла Божия. Я, наверное, была бы очень фанатичной мамой. И Господь решил: у тебя утробных не будет, но Я тебе компенсирую это с лихвой. И поэтому всё время полон дом моими бывшими учениками, моими крёстными детьми. Я такая счастливая мать. Слишком счастливая!
У меня даже мыслей не возникало, что мне нужны кровные дети, что если их нет, я становлюсь какой-то ущербной. Все, кто приходил к нам в дом, – были и являются и моими детьми.

Туфли на демонстрацию

Приемный отец — по-своему несчастный человек. В прошлом — комбриг, обладатель одного из первых орденов Красного знамени, он был психически больным. По-настоящему ли он сошел с ума или нет? Потом уже я стала думать, что нет. Это была игра в психически больного. Потому что всех его друзей, соратников – тухачевских и прочих – расстреляли. А Макарыча не расстреляли: он во время процессов лежал в психбольнице. Потом я уже совершенно определенно знала, что он не больной, что он устраивал свои «спектакли» именно для того, чтобы избежать участи «коллег».

Моя приемная мама умерла, когда мне еще не исполнилось 15 лет. И я осталась с этим чудовищем, пьяницей. Поэтому у меня очень мощный опыт жизни. Для иной женщины было бы невыносимо пережить все это. А для меня оказалось выносимо по двум причинам: о первой я уже сказала — генетически я не его дочь. Вторую причину озвучила служанка в доме Софьи в «Горе от ума», сказав о Чацком: «В друзьях особенно счастлив». Тоже самое могу сказать о себе.

Если бы не друзья, я могла бы не кончить школу – 10 классов. Вообще не знаю, что могло со мной стать, учитывая, что я с жила с пьяницей, который приводил собутыльников, женщин, дома была нескончаемая гулянка. Иногда он просто запирал дверь, и мне приходилось ночевать в коридоре. Денег никогда не было, постоянно хотелось есть.

Меня очень поддерживал Борис Владимирович Бельский – наш классный руководитель. О том, как мне помогали одноклассницы, ярко говорит такой эпизод. Наступает 1 мая, все собираются на демонстрацию, а я говорю, что не могу пойти. Я жила в такой бедности, что мне нечего было надеть на ноги. Я носила рваные ботинки сына тети Кати – доброй женщины, которая спасла меня от голода. Я сама приклеила подошву. Когда надевала ботинки, получался… Чарли Чаплин: из огромных башмаков – тоненькие ножки торчат. Так я ходила в школу, а на демонстрацию – ну, никак не могла! И девчонки поняли это.

Всем классом собрали деньги, достали где-то талон на обувь, купили мне черненькие школьные туфельки – чтобы я пошла с ними на демонстрацию. Я рыдала, когда они принесли их. А на следующий день после демонстрации обнаружила, что Макарыч их «пропил»: продал на рынке и купил спиртное. И я опять стала ходить в школу в огромных рваных ботинках.

Вся эта школа жизни очень мне пригодилась. То, что нам поначалу кажется ужасом, который мы не в силах перенести, оказывается, нужно было пережить. Чтобы укрепить нас, закалить, научить. В том числе научить ценить друзей.

Мы до сих пор собираемся 19 октября – в день основания Царскосельского лицея, то есть в пушкинский день – ученицы нашего класса. Только две выпускницы умерли. А остальные – ничего, колупаются. Весёлые старушки. Вообще – мы счастливое поколение. Я не считаю людей счастливыми, если им не удалось ничего пережить.

Все вопросы – к Пушкину!

Я никогда ничего не проповедовала, совсем не являюсь миссионером и вообще считаю, что «миссионерство» должно происходить само собой. Не нужно человека брать за шиворот и вести в Церковь. У меня никогда не было такого: «А сейчас, ребята, буду вас воцерковлять! А сейчас мы поговорим о Церкви». Я считаю, что это не нужно. А что нужно? Жить. И своей жизнью уже вести (или не вести, как получится). Бог Сам устроит, как это должно быть.

Мы с отцом Федором Бородиным жили в одном доме: он на первом этаже, я — здесь. Его мама была далека от церковных дел, но очень хотела, чтобы ее дети участвовали в таинствах. А тут Вера Алексеевна подвернулась. И я двоих старших детей Бородиных — Аню и будущего отца Федора — водила причащаться. Причем не близко: в храм Ризоположения в Леонове в Москве (метро Ботанический сад), где тогда настоятелем был отец Геннадий Нефедов. Так и доездились: один вырос и стал батюшкой, другая — активная христианка, которая преподаёт литературу в православной гимназии.

У меня хранится коробка, в которой лежат крестильные рубашки многих из моих крестных детей, крестившихся у меня дома. Многие из тех, кто крестился здесь, не могли эти рубашки показать родителям, поскольку крестились вопреки их желанию. С некоторыми из моих будущих крестниц я занималась частным образом литературой. Нужны были деньги: зарплата была такая, что не позволяла даже съездить в отпуск.
Одна из моих таких учениц – Мариночка. Когда она впервые пришла на занятия – с модной прической, из престижной французской школы, одетая «с иголочки», — трудно было представить, что это – будущая матушка – жена отца Серафима Правдолюбова, мать восьмерых детей.

Часто родители, когда их дети крестились, звонили мне: «Что вы сделали, это ваша вина! У нас в семье – все коммунисты, а вы…! » Я на это обычно отвечала: «Это же ваши дети! Почему вы не могли воспитать их в своей вере?» Тем более я ничего специального, повторяю, не делала.

А кто делал? Товарищ Пушкин, товарищ Лермонтов, товарищи Гоголь и Достоевский. С них и спрос, они агитацию проводили. Я, правда, не убегала от каких-то вопросительных моментов их биографии и произведений. Разве можно говорить о литературе XIX века, не касаясь вопросов веры?
Какая большая жизнь! Сколько всего прожито, сколько всего было! Вот рассказываю и – словно не со мной это произошло, а с другим человеком.

Оксана Головко