Нина АРХИПОВА, актриса: НЕСВОБОДА ДЕЛАЕТ ЧЕЛОВЕКА РАБОМ

Новый сезон в Театре сатиры начнется с вечера памяти Георгия Менглета – в этом году исполняется сто лет со дня рождения выдающегося артиста. Его супруга Нина Архипова, ей самой уже 90 лет, недавно начала писать мемуары, в которых расскажет об их совместной жизни, о времени и о судьбе, преподносившей так много парадоксальных сюрпризов. Нина Архипова рассказала о том, с какими парадоксами ей приходилось сталкиваться и почему ее пугает сегодня любое проявление несвободы.

Тревожный знак

– Нина Николаевна, сегодня многие сетуют, дескать, в поступках наших властей все чаще проступает стилистика советской эпохи. А какие ощущения у вас?

– Такие же. Смотрю по телевидению репортаж из Крымска – ну полная милота. Все, оказывается, давно восстановлено, люди получили компенсации, вовремя оказана медицинская помощь... От подобных репортажей меня просто тошнит. Если канал федеральный, почему он не может рассказать о ситуации объективно – так, как на самом деле? Даже я, сидя в квартире, вижу, что мне пытаются навязать некую официальную позицию – намеренно замалчивают проблемы. Почему никто не говорит о том, что люди сутками стоят в очереди в надежде восстановить свои права и получить компенсацию? От жертв наводнения требуют бесконечные справки. Люди пережили горе, но должны при этом доказать, что не являются мошенниками и действительно потеряли жилье, имущество, не говоря уже о том, что погибли их родные, друзья и соседи. По-моему, это верх неуважения к человеческому горю. И для меня это очень тревожный знак – я помню, как в советское время мы страдали от несвободы. Потому что несвобода (даже элементарная боязнь выразить собственное мнение) делает человека рабом.

– А лично вы как-то чувствовали несвободу в те годы?

– Чувствовала. И потому еще больше удивляюсь, когда слышу сегодня: «Ах, как нам нужны сталинские меры. Ах, как не хватает железной руки». Побойтесь Бога! Как было при Сталине – я вам сейчас расскажу. В 1952 году меня вместе с Павлом Кадочниковым, Верой Марецкой и Борисом Чирковым отправили на международный кинофестиваль в Индию, куда впервые был приглашен Советский Союз. И каждый из нас представлял ту картину, в которой снимался. Вера Марецкая – «Член правительства», Павел Кадочников – «Повесть о настоящем человеке», я – «Щедрое лето».

Все имели большой успех, и даже мой фильм про доярок встретили в Индии с восторгом, поскольку у них корова священное животное. И то, с какой любовью была показана жизнь советских людей, не могло не подкупить зарубежных зрителей… В той поездке была одна проблема: перед отъездом нам прочли целую лекцию о том, как надо выглядеть советской актрисе. Никакой бижутерии не надевать, должны быть только настоящие драгоценности.

Но главное, что платья надо было пошить из дорогущего бархата. И вот когда мы приехали в Индию и на торжественный прием нацепили наши вечерние наряды, оказалось, что в них ужасно жарко. У Марецкой к волосам был приколот шиньон, но она его сняла и танцевала, держа его в руках. Какой-то иностранец у нее спросил: «Вам, наверное, жарко?» Вера Петровна ответила: «Ну что вы, мы так привыкли к морозу, что любая жара для нас – счастье». В общем, выкручивались, как могли.

Шутка в личном деле

На другой день мы пошли искать себе открытые, легкие туалеты. Но мне ничего не подходило по размеру. А вскоре я простудилась и с температурой осталась в гостиничном номере. Наша делегация пришла меня навестить и вдруг – стук в дверь. Мне на подносе передают какое-то письмо. Врач немного знал язык и тихо перевел, что в соседнем магазине готовы перекроить платье, если оно не подходит мне по размеру. Я отложила бумагу на столик, Марецкая спросила: «Что за письмо?» Я пошутила: «А, это местный миллионер дарит мне туалет».

Все посмеялись. Но после этой шутки руководитель нашей группы стал заметно отделять меня от других – чаще бывать, задавать вопросы. Он поверил в эту остроту. А я не могла понять, почему он так меня отличает, и спросила, к чему все эти расспросы. «А вы со мной не откровенны, – ответил он. – Не рассказываете, кто вам прислал платье». И тут я озверела – побежала в гостиничный номер, схватила это письмо: «Вы решили меня заподозрить, а я всего лишь шутила. Как вы могли поверить в такое!» И стала его ругать.

– Рисковали…

– Ни о каких рисках я даже не думала, ведь мы жили с совсем другим ощущением жизни. Я верила, что правда на свете есть. И когда человек выразил свое недоверие ко мне, я по-настоящему оскорбилась. Мне было неприятно – с какой стати он меня подозревает… И долгое время думала, что он все правильно понял и, наверное, в какой-то мере жалеет о своем поступке. Но не тут-то было.

Прошло лет пятнадцать. Я уже работала в Театре сатиры, в моей жизни появился Менглет, мы собирались на гастроли в Париж, где мне предстояло сыграть Фосфорическую женщину в «Бане» и Зою Березкину в «Клопе». Меня, как и полагалось, вызвали на беседу, поздравили, сказали какие-то комплименты, но при этом спросили: «В вашем деле была история с миллионером, с которым вы познакомились в 1952 году в Индии». Конечно, я сразу вспомнила о своей шутке, но удивилась, что это попало в личное дело, сохранилось и лежит до сих пор, хотя прошло столько лет. Я сказала: уничтожьте этот пасквиль, иначе никуда не поеду.

– Наверное, это было невозможно?

– Вы знаете, наступило все же другое время – период реабилитаций. И человек меня выслушал, а потом я узнала, что донос он все-таки достал из личного дела и уничтожил. Я ведь рассказала ему все, как было на самом деле, и как некрасиво индовед обращался с нами. Например, когда мы переезжали через границу, он накинул мне на плечи лису: «Ниночка, везу подарок жене, но меня с ним остановят – провезите, как будто это ваше».

Виктор Борзенко