АМЕРИКАНСКИЙ ПРОФЕССОР ОЧАРОВАН РОССИЕЙ
Профессор Тулейнского университета Нового Орлеана, выпускник Беркли, славист и историк архитектуры Уильям Брумфилд впервые посетил нашу страну в 1970 году и с тех пор бывает здесь регулярно. По подсчетам американца, он совокупно прожил в России 10 лет, отснял и описал более двух тысяч русских церквей, храмов и соборов — результатом этих командировок стали более тридцати изданных монографий и альбомов и тысячи лекций на двух языках. Уильям Брумфилд считается одним из самых авторитетных в мире специалистов по русской архитектуре (преимущественно церковной) последних двух-трех столетий, а в России любим за безупречный русский язык. 

"У вас Задорнов, у нас СМИ"

— Как вы нашли дорогу в нашу страну?
— Увлечение Россией началось задолго до первого посещения ее. Я родился на юге США и с детства принимал близко к сердцу "проклятые" общественные вопросы о межрасовых отношениях и прочие. В 50-е и 60-е годы этих вопросов было немало, и наша жизнь была непростой. Весь мир считает Америку страной прогресса и тотального оптимизма, но на юге эти ценности далеко не всеми воспринимаются. И неожиданно я нашел множество ответов на свои вопросы в классических русских романах. Толстой, Достоевский... Они меня успокаивали. Через литературу я понял, что мне близок ваш народ. В университет Беркли я поступил в разгар холодной войны, на слависта, и определился, что буду изучать русский язык. И освоил азы языка без методик, которых тогда не было, и лингафонных кабинетов. Опять-таки, через литературу. Моим проводником в русскую культуру стал Пушкин. Кстати, у вас тоже уважают наших южных писателей, того же Фолкнера, например. 

— Подозреваю, что сегодня интерес к России в Америке вряд ли переживает свой пик. Но можно ли говорить о спаде?
— Именно так и следует говорить, если мы хотим называть вещи своими именами. В Америке с каждым годом все меньше возможностей узнать о России и прикоснуться к ее культуре. И в этом виноваты не наши ученые или обыватели, которые вдруг охладели к России, а люди, финансирующие межнациональные культурные программы и проекты, которые сворачиваются. Создалось тупиковое положение, и ни одна из сторон не хочет ничего менять. 

— А когда вы чувствовали подъем этого взаимного интереса?
— В глобальном смысле не скажу, но в России и США пик интереса к моей работе проявлялся в 90-е годы и начале 2000-х. Увлекательно то, что запретно. Окончание холодной войны, как ни странно, пошло в минус тому взаимному интересу, о котором вы говорите. 

— Что отвечаете американцам, которые называют вас смельчаком, не боящимся ездить в страну, где "на каждом шагу грабят и убивают"?
— К сожалению, мифы живучи и они заменяют знание. У вас есть сатирик Задорнов, у нас — некоторые СМИ. И с той, и с другой стороны мы сталкиваемся с преувеличениями и откровенной неправдой. Но это своего рода шоу-бизнес, не более того. Но люди верят, и до сих пор есть такие, которые боятся ехать в Россию. Я не пытаюсь переубеждать таких людей, я просто советую им съездить с Санкт-Петербург, самый понятный для нас и близкий русский город. Для многих эта поездка становится началом более глубокого знакомства с Россией. 

"Шпион" на два лагеря

— За столько лет связи с нашей страной вы не стали считать себя немножко русским?
— Скажу честно: меня сюда тянет, и я стремлюсь проводить в России все свое свободное время без остатка. В отпуске и во время студенческих каникул я, как правило, здесь. В России живет множество моих друзей — намного больше, чем в Америке. Не буду скрывать, здесь я лучше себя ощущаю, чем в США. Меня спрашивают: отчего не переедете? Не могу бросить университет и свое дело. Мне нужна база для моей работы, и Тулейнский университет Нового Орлеана, спасибо администрации, предоставляет мне отличные условия для работы. Сейчас я там сканирую и перевожу в цифровой формат всю мою коллекцию фотографий — это более 160 тысяч негативов и слайдов. 

— В те "холодные" годы вас не считали шпионом?
— Чьим? Американским или советским? Считали и тем, и другим. В Америке я в молодости опубликовал фотографию исторического памятника, на которую попал лозунг "Коммунизм победит", и у меня были некоторые проблемы из-за этого снимка. В СССР за мной наблюдали открыто, и мне ставились некоторые ограничения. Но советские искусствоведы и историки всегда помогали. Добирались безо всякого разрешения на электричках в Рязань, Калугу, Новгород... Гораздо более напряженными для меня стали конец 70-х и начало 80-х годов после ввода советских войск в Афганистан. 

— Как лет 30-40 назад реагировали на "живого" американца в селах?
— Что-то, конечно, спрашивали, но диковинкой я себя никогда не ощущал. Меня всегда приглашали в гости, старались угостить повкуснее — баня, парное молоко, ягоды, блины. Наверное, русские крестьяне старались максимально познакомить меня со своим образом жизни. 

— Что в русской провинции поражает вас больше всего?
— Люди, конечно, энтузиасты. Сельские батюшки, которые десятилетиями поддерживают свои приходы и в одиночку думают, как бы подпереть падающую церковь или чем бы замазать трещину, расползающуюся на стене. В одной из деревень меня восхитила женщина, которая убирает территорию вокруг заброшенной полуразвалившейся церкви и выкашивает траву. 

— Дороги — большая помеха для ваших исследований?
— Знаете, это отдельный вопрос. По каким только дорогам я не передвигался. Например, по таким, которые сделаны для лесовозов. И какой только транспорт не доставлял меня к месту назначения. Особо врезался в память "УАЗик" с таким хлебным названием... да, "буханка". Удивительная машина. Все ей нипочем. Воспоминания о путешествиях с приключениями я лелею больше, чем о тех, которые прошли гладко. В этом есть какая-то мистика, присутствие высших сил. Вот мы ехали, застряли, сломались, вокруг пурга и глушь, но мы же все-таки добрались и сделали свою работу. Значит, кто-то хотел, чтобы это произошло, кто-то нас вел, и кому-то все это нужно. 

Новодел или руины?

— Прочел, что руины старенькой сельской церквушки милее вашему сердцу, чем сверкающий храм-новодел.
— Здесь два момента. Как искусствоведу и художнику, старые памятники мне, действительно, милее. С другой стороны, как человек современного мира, я понимаю, что церковь должна распространять веру в новых районах, а следовательно, и строить новые церкви и соборы. В этом нет ничего плохого. Беспокоит, когда на территории исторических монастырей возникают новоделы — далеко не всегда они органично смотрятся друг с другом. 

— Среди церквей, попавших в ваши книги, множество таких, которые до вашего приезда не знали профессионального фотографа и историка. Откуда у вас информация об их существовании?
— В основном из краеведческой литературы, изданной в советские времена. Очень сильные были авторы и отличные книги. Кстати, о профессиональном фотографе. Случается, что памятники, которые я снимал, исчезают с лица земли, и мои снимки переходят в ранг исторических документов. К сожалению, это случается довольно часто. В Устюжне, маленьком городке в Вологодской области, я снимал историческое здание городской думы с пожарной каланчой. Приезжаю через пару лет — здание сгорело. Вот почему я всегда указываю дату съемки. 

— Получается, ваша жизнь распадается на две неодинаковые половинки: в США вы респектабельный профессор в костюме и очках, а в России — Индиана Джонс в походных ботинках и с пыльной сумкой для фотоаппарата?
— Да, вы правы. Здесь я вечный странник. Очарованный. 

Беседовал Сергей Виноградов