Алексей СЕРЕБРЯКОВ, актер: НИКУДА НЕ ДЕТЬСЯ ОТ ЗЕМЛИ, НА КОТОРОЙ РОДИЛСЯ
В российский прокат выходит «Сказка. Есть» — фильм для детей во «взрослом» формате альманаха. Визитная карточка картины — рекордное количество звезд первой величины, откликнувшихся на просьбу поддержать проект детского фильма. Не отказался и Алексей Серебряков, который в последнее время живет в Канаде и не часто бывает на родине. Мы накануне премьеры застала актера в Москве.

Люди не хотят переживать

— Алексей, вы читаете сказки собственным детям?
— Когда были маленькие, читал Пушкина. Сами они сейчас русских сказок не читают. А жаль. Ведь это возвращение к сказочному, юному ощущению того, что мы из себя представляем. Традиции уходят — и особенно грустно это должно быть для страны с такими имперскими замашками. Тогда уж тем более важно воспитание традиционного мышления, менталитета. Это ведь и есть национальная гордость. А у нас кроме Победы 1945-го вроде и повода нет для этой гордости.
— А фильмы про Гарри Поттера вам не нравятся?
— Это прекрасные фильмы. Американская индустрия, которая работает на весь мир, умеет создавать продукты, которые этот мир смотрит. Это доказывает универсальность ее мышления. Главные ценности ведь не зависят от географии — есть добро и есть зло. Месть, злоба, горечь поражения, утраты существуют повсюду. Американцы научились делать про это кино — и выиграли. Вот они снимают Гарри Поттера — и он побеждает, собирает огромное количество денег в прокате. А мы снимаем раз в 15 лет какую-то свою детскую картину — и она проваливается.
— Почему, на ваш взгляд?
— Во-первых, просто нельзя сравнивать уровни профессионализма — из нашего кино ушли профессионалы. Грим, визуальные эффекты, декорации — все потеряно. Наверное, только операторы пока выдерживают конкуренцию. Но самое главное — из кино ушло ощущение драматизма жизни. Может быть, сценаристы, люди, умеющие составлять из слов предложения, просто перестали работать с собственной фантазией. Все ведь взаимосвязано.
Мир вообще движется по пути потребления — люди не хотят переживать. Они везде, хоть в Канаде, хоть во Франции, хотят сидеть с поп-корном и смотреть какую-нибудь замечательную — с аттракционами, с искусственными нарисованными взрывами — жвачку. Но ведь не это организовывает человеческое сознание. И дети должны смотреть не только это. Иначе — беда. Чтобы нация не выродилась, этим надо заниматься. Те молодые люди, которые читают сложную литературу и смотрят сложное кино (в интернете, конечно), знают языки и потихонечку перемещаются в западные компании либо просто уезжают. А с кем и с чем мы останемся — вопрос.
— Чем вы занимаетесь по ту сторону океана?
Я занимаюсь детьми — это то, что мне здесь особенно не удавалось. Дела, проблемы, вскочил, побежал, что-то решать, с кем-то встречаться. Там я лишен этой суеты, у меня достаточно свободного времени, я, наконец, могу с ними разговаривать, играть. Как прошел день в школе, с кем они дружат, кто им нравится, в кого влюблены — для меня это вдруг стало очень важным. Потому что я понял, что иначе могу их потерять.
Доброжелательность – это идеология
— Есть ощущение: все, можно выдохнуть?
— Да. Это чувство безопасности. Кожей ощущаю, на уровне подсознания, что мне не надо беспокоиться за свою 17-летнюю дочь, я не обнаружу ее изнасилованной и убитой в Битцевском парке. Конечно, и там бывают сумасшедшие, которые берут в руки оружие и стреляют в кого попало. Но вероятность этого ничтожно мала по сравнению с каждодневной опасностью, которую я здесь ощущаю. Энергия раздражения просто висит над Москвой, над огромным количеством людей, которые стоят в многочасовых пробках и ненавидят весь мир. И можете себе представить, сколько этой ненависти к обстоятельствам, к тому, что все организовано именно так, а не так, чтобы было удобно. Эта энергия — она же каким-то образом аккумулируется.
— Там этого нет?
— Нет. Там есть одна уличная идеология — доброжелательность. Тебе любой человек улыбнется на улице, незнакомый. Если остановишь кого-то, попросишь помочь, показать, куда пройти — тебе всегда покажут, проведут, будут долго слушать твой плохой английский, попытаются понять. И мои дети, куда бы они ни приходили, — им рады. Рады! И они расцветают. Прошло буквально месяца полтора-два — и они научились улыбаться на улице. Просто проходящему мимо человеку, который им говорит «Хелло, гайз!»
— Связываете ли вы с переездом карьерные надежды?
— Прекрасно отдаю себе отчет, что я там не нужен, но не загадываю. Будет оказия — почему нет. Но ждать, что буду играть Чехова... Здесь это все-таки еще может произойти, там — вряд ли. Образ в кино не в один день создается. Вот Джонни Депп: любое его появление на экране — $100 млн, которые принесли зрители, чтобы посмотреть его еще раз. Возрастному русскому артисту сделать свою фамилию таким брендом — это что-то из области невозможного. Мы не можем сделать это в рамках даже домашней индустрии. У нас, в общем, только в телевизоре обращают внимание на то, кто снимается. А в кинотеатрах фамилии не определяют кассовые сборы, к сожалению. Мы так сильно рекламировали американский кинематограф — и ничего не делали для нашего.
— Вы часто в Россию прилетаете сейчас?
— За последний год — шесть раз. У меня здесь мама, у меня здесь теща, у меня здесь собаки, много всяких обязанностей. Это первое. Второе — конечно, работа. Если появится работа, ради которой я захочу прийти к жене и детям и сказать: ребята, вы знаете, но в ближайшие два месяца я буду в Москве работать, то они поймут. А для меня это будет шанс сделать что-то, за что ни мне, ни им не будет стыдно, за что они, может быть, будут даже гордиться. Я бы очень хотел, чтобы мои дети мною гордились.
— Скучаете по Москве?
— Конечно. Я человек этой земли, никуда от этого не деться. И вряд ли где-то найдется еще такая. Скучаю по чувству, как бы сказать... Когда идешь по улице и понимаешь, о чем говорят проходящие мимо люди.

Екатерина Силаева