ПРЕКРАСНАЯ И СТРАННАЯ, ТАЛАНТЛИВАЯ И ЗАДВИНУТАЯ
Сегодня исполняется 120 лет со дня рождения Марины Цветаевой.
Ей было всего шесть, когда она начала писать стихи (причем не только на русском, но также на французском и немецком языках). По волнам поэзии плыла до самой смерти, которая пришлась на черный 1941 год. Казалось, жизнь ее, начавшаяся вполне благополучно - с раннего признания как творческой личности, с любви, вскружившей голову на крымском берегу, будет устлана лепестками цветов. На самом деле Марине почти всё время пришлось шагать по шипам.

Не такая, как все
Дочери пианистки и профессора Московского университета, Марина и Анастасия провели детство в Москве и на семейной даче в Тарусе, в живописном месте на берегу Оки. Из-за болезни матери подолгу жили в Италии, Швейцарии и Германии. В шестнадцать лет будущая звезда «серебряного века русской поэзии» прослушала в Сорбонне краткий курс лекций о старофранцузской литературе. А в восемнадцать опубликовала на собственные деньги первый сборник стихов - «Вечерний альбом». Спустя еще два года «зажегся» второй - «Волшебный фонарь».

«Стихи Марины Цветаевой… всегда отправляются от какого-нибудь реального факта, от чего-нибудь действительно пережитого. Когда читаешь ее книгу, минутами становится неловко, словно заглянул нескромно через полузакрытое окно в чужую квартиру и подсмотрел сцену, видеть которую не должны бы посторонние», - так отозвался на ее «Вечерний альбом» Валерий Брюсов. А она продолжала писать в том же стиле - предельно искреннем, обезоруживающе откровенном.

«Стихи растут, как звезды и как розы», - писала она, словно отвечая на вопрос, который чаще всего задают поклонники того или иного поэта: «Как появляются стихи?».

К сожалению, в 1928-м в Париже вышел последний прижизненный сборник поэта - «После России». А потом - десятилетия забвения. Почему? Наверное, потому что была не такая, как все. Ни под кого не подстраивалась, никого не воспевала. Прекрасная и странная, талантливая и задвинутая на задворки. «Ни с теми, ни с этими, ни с третьими, ни с сотыми, и не только с «политиками», а я и с писателями - ни с кем, - признавалась Марина. - Одна всю жизнь - без книг, без читателей, без друзей, без всякой защиты».

Через много лет после смерти Цветаевой ее стихи зазвучали песнями в устах Аллы Пугачевой («Когда я буду бабушкой», «Уж сколько их упало в эту бездну»), Тамары Гвердцители («Молитва», «Посвящение женщине»), Ирины Аллегровой («Я тебя отвоюю»), в кинофильмах «Государственная граница» (Марш офицеров: «Белая гвардия, путь твой высок»), «Ирония судьбы, или С легким паром» («Мне нравится, что вы больны не мной», «У зеркала»), «Жестокий романс» («Под лаской плюшевого пледа»), «О бедном гусаре замолвите слово» («Вы, чьи широкие шинели»).

Всё начиналось, как в сказке
На первый взгляд, ей в любви повезло. Как обвенчалась с Сергеем Эфроном в конце января 1912-го, так и оставалась его супругой до конца своих дней. Они даже умерли с разницей в полтора месяца. Плохо умерли… Да и жили не то чтобы хорошо.

Всё начиналось, как в сказке. Головокружительная любовь, накрывшая их чуть ли не в первую же встречу - в Коктебеле, в доме Максимилиана Волошина. «Макс, я выйду замуж за того, кто угадает, какой мой любимый камень», - сказала тогда ему Марина. Молодой московский поэт Сергей Эфрон протянул Цветаевой генуэзскую сердоликовую бусину, которую она потом всегда носила с собой. Марина отдала ему свое сердце. Далее - скорое венчание, свадебное путешествие по Италии, Франции и Германии, рождение дочки Ариадны (Али).

А потом началось. Катастрофы шли одна за другой: революция, уход Эфрона в Добровольческую армию, его бегство за границу после поражения деникинских войск.

Цветаева, у которой в огненном 1917-м родилась вторая дочь, осталась одна с двумя девочками на руках. «…Живу с Алей и Ириной (Але 6 лет, Ирине 2 года) в Борисоглебском переулке, в чердачной комнате. Муки нет, хлеба нет, под письменным столом фунтов 12 картофеля… весь запас», - писала она тогда. Положение было настолько бедственное, что ей пришлось отдать детей в Кунцевский приют. Когда Ариадна тяжело заболела, Цветаева забрала ее домой. А потом всю жизнь корила себя, что не сделала того же и с Ириной. 15 февраля 1920 года младшая дочь умерла в приюте, предположительно, от голода.

Не жила, а выживала
Редкие вести о муже она ловила, как утопающий - глотки воздуха. Получив очередное известие, будто Сергей находится в Чехии, получила разрешение на выезд за границу и бросилась к Эфрону очертя голову. В разлуке они пробыли почти четыре года... Воссоединившаяся семья обитала в предместьях Праги - деревеньке Вшеноры, где родился сын Мур (Георгий Эфрон).

И во Вшенорах, и позже, в Париже и его пригородах, Цветаева с мужем и детьми не жила, а выживала. «Никто не может вообразить бедности, в которой мы живем. Мой единственный доход - от того, что я пишу (причем не стихи, а прозу - «Мой Пушкин», «Мать и музыка», «Повесть о Сонечке», воспоминания о Максимилиане Волошине и Андрее Белом.). Мой муж болен и не может работать. Моя дочь зарабатывает гроши, вышивая шляпки. У меня есть сын, ему восемь лет. Мы вчетвером живем на эти деньги. Другими словами, мы медленно умираем от голода», - писала в 30-е годы она.

В отличие от супруга, дико тосковавшего по родине, Цветаева не особо рвалась в Россию. Потому что понимала - страны, которую они когда-то знали, больше нет. И всё же вернуться пришлось. На погибель.

В марте 1937-го в Москву выехала Ариадна, а вскоре туда бежал Эфрон, которого во Франции обвинили в заказном политическом убийстве и связях с НКВД. Два года спустя в СССР прибыли Марина с Муром. В том же 39-м были арестованы Ариадна (обвинена в шпионаже, реабилитирована через 15 лет) и Сергей (ему вменяли в вину участие в белогвардейской организации «Евразия»). Ни мужа, ни дочь Цветаева больше не увидела.

Вскоре после прибытия в Союз Марина писала: «Меня все считают мужественной. Я не знаю человека робче, чем я («Гордость и робость - родные сестры»)... Никто не видит, не знает, что я год уже ищу глазами - крюк, но их нет, потому что везде электричество. Никаких «люстр».... Я не хочу умереть. Я хочу не быть. Вздор. Пока я нужна - ... но, Господи, как я мала, как я ничего не могу!».

«Я – бренная пена морская»
После ареста родных от крюка для петли ее отделяло всего-ничего. Но нужно было зарабатывать на передачи в тюрьму (занималась переводами), заботиться о сыне. А потом грянула война. И это, наверное, надломило ее окончательно.

Помогая Цветаевой упаковывать вещи для отъезда в Елабугу (Татарстан), куда она эвакуировалась с сыном, давно друживший с поэтессой Борис Пастернак принес веревку, чтобы перевязать чемодан. И, заверяя Марину в ее крепости, пошутил: «Веревка всё выдержит, хоть вешайся». Как считают исследователи, именно на ней Цветаева и повесилась 31 августа на балке в сенях избы, где они с сыном снимали комнату. Хозяева и Георгий Эфрон в это время расчищали за городом площадку для аэродрома. В предсмертной записке к Муру есть строки: «Мурлыга! Прости меня, но дальше было бы хуже. Я тяжело больна, это уже не я. Люблю тебя безумно. Пойми, что я больше не могла жить. Передай папе и Але - если увидишь - что любила их до последней минуты, и объясни, что попала в тупик».

Анна Ахматова, которую Марина Цветаева очень уважала, скажет после ее гибели: «Я знаю, существует легенда о том, что она покончила с собой, якобы заболев душевно, в минуту душевной депрессии. Не верьте этому. Ее убило время, нас оно убило, как оно убивало многих».

Хотя отпевание самоубийц в русском православии запрещено, в 1990 году патриарх Алексий II после прошения группы верующих, включая Анастасию Цветаеву и диакона Андрея Кураева, дал на него благословение. Оно состоялось в день пятидесятилетия смерти Марины в московском храме Вознесения Господня у Никитских ворот.

У Марины Цветаевой не осталось прямых потомков. Мужа расстреляли в октябре 41-го, дочь Ариадна умерла в 1975-м, а ненаглядный Мур-Георгий сгинул на фронте. Зато остались стихи, царапающие душу в кровь, откровенные до наготы, шелестящие и звенящие:

Кто создан из камня,
кто создан из глины,
- А я серебрюсь и сверкаю!
Мне дело – измена,
мне имя – Марина,
Я – бренная пена морская

Андрей Питонов