СОЛЖЕНИЦЫН И СЕГОДНЯ АКТУАЛЕН!

Ровно 50 лет назад в ноябрьском номере «Нового мира» напечатали повесть Александра Солженицына «Один день Ивана Денисовича» о деревенском мужичке, который во время войны побывал в плену у фашистов, вернулся к своим, был немедленно обвинен в шпионаже и получил десять лет.

Мысль о повести впервые пришла к Солженицыну зимним днем 1950-го, в экибастузском лагере. Он несколько часов таскал с напарником туда-сюда носилки - и вдруг подумал, что можно было бы описать будничный день обычного зэка, «без ужасов», без особенных происшествий - такой день, из которых и складываются годы заключенного, день, в котором, как в капле воды, отражается весь его долгий срок. Девять лет спустя, уже после освобождения, после ссылки, после реабилитации, после ХХ съезда партии, на котором Хрущев начал громить культ личности, Солженицын написал свою повесть залпом, за 44 дня.

«Иван Денисович», повесть в сто с небольшим страниц, и спустя полвека производит леденящее впечатление: Солженицын описывает ад на земле, пронизанный холодом дантовский девятый круг. Разница в том, что в него попали люди, ни в чем не повинные, и за годы уже успевшие привыкнуть к тому, что подобная жизнь - норма, а гнилая рыбка в баланде - счастье.

«Один день Ивана Денисовича» - что это было для «самой читающей» страны, нам, сегодняшним, представить трудно. Более чем 100-тысячного тиража не хватило и на день продаж, в библиотеках записывались в очередь на месяцы вперед, а участникам пленума ЦК КПСС голубые журнальные книжки вручались в Кремле как важный партийный документ. Пожалуй, ни одно художественное произведение в России за этот бурный век не было встречено так живо и яростно, не вызвало столько надежд и проклятий, как это. Почему? Об этом мы говорим с вдовой великого русского писателя Наталией Солженицыной.

Сорванный запретный плод

– Читаю в дневниках Твардовского: получив осенью 1962 года высочайшее позволение Хрущева напечатать повесть Солженицына, главный редактор «Нового мира» заплакал от радости, от того, что может исполнить дело, которое потом считал одним из главных в своей жизни... Как объяснить эти эмоции людям нынешним, ищущим чтения легкого и необременительного?

– Чтобы понять это, надо хотя бы немного отрешиться от суеты и включить воображение. И постараться представить ту жизнь, которой жили отцы и матери. Вообще-то их, жизней, было две. В одной народ участвовал в стройках, в том числе великих, возводил страну. Но параллельно этой жизни текла совсем иная – казарменная, жестокая, растаптывающая судьбы. Срезали каждого, чья голова высовывалась чуть выше. Вылез – в лагеря.

Сейчас, когда снова слышатся аргументы про эффективного менеджера с усами и историческую целесообразность лагерного труда, якобы позволившего тогда стране совершить гигантский индустриальный рывок, когда предлагается отнестись к прошлому по формуле «победителей не судят», надо отчетливо понимать: дело было вовсе не в поиске экономической выгоды – рабский труд никогда не будет эффективнее свободного. Власть ставила первейшей целью совсем другое: посеять страх и молчание, отучить людей мыслить, выработать в каждом лояльность на уровне инстинкта. Именно этот страх стал цементом, сковывавшим общество. Помнится, про общество так и говорили с гордостью: монолитное... Каждый, кто посмел сказать не так или донесли на него, что он думает не так, подвергался гонениям.

Для переживших несколько десятилетий такого страха публикация в советском журнале «Ивана Денисовича» стала не просто сорванным запретным плодом, глотком чего-то свободного. Это было счастливое озарение: если об этом так рассказывают, значит, это ушло навсегда. И возвращения той, вскормленной страхом и несвободой, жизни уже не будет. Прочитавшие повесть люди чувствовали счастье – и в этом нет никакого преувеличения. Сам глава партии, верный ленинец Никита Хрущев разрешил, значит, действительно оттепель, значит, все всерьез... Да, потом эту оттепель подморозит, но ощущение перемен, этот знак люди запомнили, и прежний страх уже не вернулся. Страна больше никогда не была такой, как при Сталине. Вот что такое был «Иван Денисович»...

- Наталия Дмитриевна, как вы впервые прочли «Один день Ивана Денисовича»? Ноябрь 1962-го. Вам - 23 года. С Солженицыным вы еще не знакомы, его имя никому ничего не говорит...

- Я очень ярко помню этот момент. Мы были подписчиками «Нового мира». Почта в то время по Москве ходила очень быстро: 17 ноября тираж журнала пришел из типографии, 18-го началась рассылка по подписчикам и киоскам «Союзпечати», 19-го журнал уже был в моей семье. Поздно вечером, когда все легли спать, я принялась за чтение. А у нас была крошечная кухня, в которой табуретки приходилось загонять под стол - для стульев места просто не было. Я вытерла стол, выдвинула одну табуретку, встала на нее коленками, разложила журнал перед носом… Я именно так любила и привыкла читать.

Но обычно меня хватало ненадолго: прочтешь несколько страниц и садишься. А тут я дошла до конца - и обнаружила, что все еще стою на табуретке. Это было совершенно потрясающе! Не потому, что там содержалась политическая сенсация. Мой дед погиб в лагерях, об их существовании я знала. Именно художественная сила этой повести меня словно прожгла насквозь.

Смешанные чувства к Хрущеву

– Наталия Дмитриевна, после выхода повести в свет у Александра Исаевича отношение к Хрущеву как-то поменялось в лучшую сторону?

– Вы знаете, к Хрущеву чувства как были, так и остаются смешанными. У Никиты Сергеевича у самого руки в крови, к тому же он после Ленина был самым крупным гонителем церкви, и это со счетов истории никак не сбросить. Но, как и все заключенные, Солженицын испытывал к Хрущеву большую и естественную благодарность – за то, что в апреле 1956-го Хрущев распустил политическую ссылку, освободив от нее отбывавших сроки по 58-й статье.

Тот же Александр Исаевич после восьми лет заключения был обречен на вечную ссылку в ауле Кок-Терек. Вечную! Отбыл в ней три года. Итого из жизни минус одиннадцать лет. Что касается публикации, то этот факт и сегодня кажется совершенно невероятным. Она действительно могла случиться только с позволения первого лица в государстве.

– Наталия Дмитриевна, на вашей недавней встрече с президентом Путиным вы говорили об острой необходимости вернуть в школы литературу как полновесный предмет. Между тем «Один день Ивана Денисовича», как и «Архипелаг», все еще сохраняются в школьной программе. По-вашему, молодым понятно, о чем это?

– А что там неясного? Язык? Так лагерный жаргон, элементы которого кое-где присутствуют в повести, давно растворился в русском языке, став его частью: слишком многие в стране сидели и говорили на нем. Другое дело, что нынешние поколения могут не поверить, что все так и было наяву, а не в писательских фантазиях. Сейчас ведь полемика о прошлом пошла по новому кругу. И «вождя народов» подымают на щит не те, кто с ним жил, ведь его уж 60 лет нет на нашей земле, а те, кто недоволен днем сегодняшним. А таких очень много, живущих плохо, бедно, главное – не по справедливости. Тут-то и возникает мотив: Сталина на вас нет!

Но это же только подтверждает сегодняшнюю актуальность солженицынских книг, и особенно для молодых, которым надо помочь разобраться и в дне сегодняшнем, и в днях прошедших.

Валерий Симонов