Виталий МЕЛЬНИКОВ, режиссер: ВОЗМОЖНО, У ДУМЦЕВ ЕСТЬ КАКИЕ-ТО СНОГШИБАТЕЛЬНЫЕ АРГУМЕНТЫ В ПОЛЬЗУ ЗАКОНОПРОЕКТА О ПОДДЕРЖКЕ ПРОКАТА РОССИЙСКОГО КИНО, НО У МЕНЯ ЛИЧНО ТАКИХ АРГУМЕНТОВ НЕТ
На завтра на «круглом столе» в Госдуме намечено рассмотрение законопроекта о поддержке проката российского кино. В документе, внесенном в нижнюю палату парламента в декабре минувшего года, появился термин «национальный фильм». По замыслу законотворцев, это фильм, съемочная группа которого в большинстве своем состоит из граждан России. Прокомментировать такое начинание мы попросили одного из создателей любимых многими и поистине «национальных» фильмов – режиссера «Начальника Чукотки» Виталия МЕЛЬНИКОВА.

В тринадцать лет стал директором фильма

– Виталий Вячеславович, как вы относитесь к законопроекту, ограничивающему прокат «импортного» кино в России?
– Мне неприятны любые ограничения в области культуры. На вкус и цвет товарищей нет. Не надо бояться разнообразия. Какой в этом смысл? Мы уже проходили все это. Это печально. Хотя, с другой стороны, весело. Как они собираются это сделать? Запретить людям смотреть то кино, которое им хочется? У всех же есть Интернет.

– Но как тогда сделать так, чтобы в прокате шло русское кино?
– Нужно снимать его так, чтобы оно было хорошим. И что значит «русское» в такой многонациональной стране, как наша? Чтобы до конца отвернуть от нас наши же республики?

– Но предложенный к рассмотрению законопроект хочет защитить национальное кино.
– Кино всемирно. Может быть, у них есть какие-то сногсшибательные аргументы в пользу такой инициативы, но лично у меня таких аргументов нет. Это вызовет у зрителя раздражение и непонимание.

– А вашу картину «Поклонница» можно отнести к национальным? Как у нее дела с прокатом?
– Нормально. Недавно ее опять показывали в Москве, в Доме кино и в киноконцертном зале «Мир», артисты звонили и говорили, что ее приняли очень хорошо. Я не жалуюсь. А артистам, которые снимались у меня практически без денег, я очень благодарен. Им, по-моему, картина нравится. Она ездит по разным кинофестивалям, собирает награды.

– Виталий Вячеславович, расскажите, как вы – сын «врага народа», после ареста отца скитавшийся вместе с матерью по совершенно гибельным местам в глухой тайге, вообще оказались во ВГИКе и стали учеником Эйзенштейна?
– Я в юности подрабатывал киномехаником – крутил в клубе «динамку». И мне очень нравилось слово «директор фильма». Его после картины большими буквами в титрах писали. Я думал, что он всем этим процессом съемок командует. И я с тринадцати лет хотел стать именно директором фильма. Но во ВГИКе такой специальности не было.

На самом деле, мне очень повезло. Во-первых, что я вообще смог доехать из Тюмени до Москвы в вагоне-теплушке, хотя все вещи и скопленные мамой деньги у меня украли на вокзале. Во-вторых, что продержался в Москве год, пока опять открылся вернувшийся из эвакуации ВГИК. Сначала я учился в Менделеевке на факультете, который готовил кадры для «химии», потом, смывшись оттуда не без труда, работал где придется.

Был «перекупщиком» – спекулировал билетами в Большой театр, потом оказался на овощной базе, где за работу рассчитывались «особым рагу» из полусгнивших овощей… Когда с входных дверей ВГИКа содрали фанеру, и я пришел подавать документы, в великой голове Эйзенштейна созрела мысль, что надо брать в режиссуру людей из народа и желательно с полным незнанием предмета.

Сталина поняли буквально

Я потряс все режиссерское сообщество своей полной безграмотностью. И Эйзенштейн решил, что это – то, что ему нужно. Он взял меня во ВГИК, и я стал просвещаться, ежедневно приезжая в институт из Мамонтовки, где снимал дачу у бывшей владелицы пяти «синематографов». Она зарабатывала на жизнь тем, что разводила белых мышей для медицинского института. Бывшая «синематографиня» кормилась кормом для мышей, выделяемым ей государством, что не мешало ей иметь домработницу…

– Вы сразу поняли, что вы оказались там, где вам следовало быть? Я имею в виду ВГИК…
– Не сразу. Но понял, что мне повезло. Эйзенштейн был человеком потрясающей культуры и чувства юмора. Вокруг него было такое поле притягательности, что к нему льнули все. Потом его затравили за «космополитизм», и он умер. Никто из кинознаменитостей на похороны не пришел, пригнали нас, студентов. Помню только, как стремительно зашел в зал Николай Черкасов, встал перед гробом на колени и заплакал…

После смерти Эйзенштейна нас передали Михаилу Ромму, который сделал нам странное напутствие: «Надо научиться служить». И мы учились… Сталин сказал как-то после очередного закрытого просмотра, что, мол, лучше снимать меньше, да лучше, и его, как всегда, поняли буквально: начались массовые увольнения, картин почти не снимали, наступило время безработицы. И я, помыкавшись, оставил мечты об игровом кино, устроился на студию документального и отправился на Каспийское море снимать картину про животных. Так началась моя творческая биография.

– После смерти Сталина вам, наконец, дали снимать игровое кино?
– Дали. Но с животными. Моей первой картиной стал фильм «Барбос в гостях у Бобика». Помню, нам дали одну репетиционную комнату на двоих со Смоктуновским. Сначала Смоктуновский отчаянно репетировал свои фехтовальные приемы в роли Гамлета, а потом его вытесняли мы с дворнягой Люксом и репетировали нашего «Бобика».

– Виталий Вячеславович, вижу, у вас вся полка заставлена кубками, как у олимпийского чемпиона. Это награды с фестивалей?
– Ну да. Жизнь-то вышла длинная, картин было много.

– А что у вас в планах на будущее?
– Вы знаете, я решил больше кино не снимать. Работаю сейчас, не выходя из дома. Пишу сценарий. Так спокойнее. В этом деле все зависит только от одного меня.

Веста Боровикова