ЗАБОТЯТСЯ О ТЕХ, КОГО ВЫЛЕЧИТЬ УЖЕ НЕЛЬЗЯ
Лидия Мониава ушла из журналистики, чтобы помогать смертельно больным детям и их родителям. Она достает инвалидные кресла, собирает деньги на аппарат искусственной вентиляции легких и договаривается о месте в хосписе. Но главное — почти все свое свободное время она проводит за играми и разговорами с детьми, которым уже не помочь.

После работы шла в больницу

— Вы в детстве кем хотели стать? Врачом, наверное?
— Что вы! В детстве я жутко боялась врачей и устраивала скандалы, если нужно было идти в поликлинику. Считала, что врачи — главные враги человечества. Мой папа — художник, мама — риелтор, бабушка и дедушка с медициной тоже никак не связаны.

— Почему вы решили стать волонтером?
— Я еще училась в школе. Как-то мне было скучно, и я подумала, что хорошо бы написать письмо тому, кто сейчас тоже скучает. В интернете нашла форум для переписки с детьми, которые лежат в РДКБ. Написала девочке Ане, у нее был рак крови. Ане было 12, мне — 17.

— Какой была первая встреча?
— Волновалась. Помню, что купила Ане много всего вкусного, то есть того, что я сама любила в 17 лет, — конфеты, шоколад, вафли... что-то еще. Перед выходом еще разок посмотрела на фотографию Ани. У входа в отделение трансплантации костного мозга, где лежала Аня, меня встретила девочка в инвалидном кресле, лысая, с огромными щеками, в медицинской маске. Я ей говорю: «Я пришла к Ане Анохиной Подскажите, как ее найти?» На что девочка ответила: «Это я!» Сказать, что я удивилась, — мало: та девочка, что была передо мной, оказалась совершенно непохожей на худенькую голубоглазую девочку с длинными русыми волосами с фотографии. Я с тех пор регулярно пару месяцев навещала ее. А потом Аня умерла.

— Ее смерть стала неожиданностью для вас?
— Да, мы подружились. К ее смерти я была не готова. Я тогда много плакала, мне не давал покоя вопрос, почему дети умирают. Но после смерти Ани я не перестала ходить в больницу. Там остались ее подруги по отделению, с которыми я тоже успела познакомиться. В отделении — стеклянные стены, и, если ты приходишь к одному ребенку, ты видишь всех его соседей и в какой-то момент начинаешь общаться с ними.

— Почему же вы выбрали для учебы после школы журфак МГУ?
— В старших классах я не знала, в каком кружке заниматься, и мама отдала меня в школу юного журналиста при МГУ. Я ходила туда на занятия два года, мне нравилось. Потом поступила, училась заочно, работала на православном телеканале, затем в газете «Вечерняя Москва». С утра шла на работу, а после работы — в больницу, в отделение онкогематологии.

На тот момент в Москве еще не было организованной волонтерской структуры. Ты приходишь в отделение, а там 15 детей. Со всеми подружиться я не успевала физически, и нужны были еще волонтеры. За полгода мне удалось собрать группу из 40 человек — моих одноклассников, однокурсников, коллег и их друзей. Нашей главной задачей было тогда дружить с детьми, чтобы им не было скучно, одиноко. Со временем мы разделили функции: один рисовал и устраивал выставки, другой искал деньги на хозяйственные нужды, третий отвечал за уборку.

Вам не обязательно будут рады

— Зачем вам все это?
— Мне нравится общаться с детьми больше, чем со взрослыми. У них в голове все здорово устроено — без всяких штампов, страхов. Они честно говорят обо всем.

— Дружить с детьми, больными раком, не очень-то просто...
— Ну да. Мы же совсем не знакомы, у нас разница в возрасте. Во время лечения дети принимают препараты, ходят на болезненные процедуры, соблюдают жесткую диету. Понятно, у них не всегда есть силы быть в хорошем настроении. К этому нужно быть готовым. Вам не обязательно будут рады, с вами не обязательно будут разговаривать. Так, я месяц приходила в палату к девочке лет пяти, она была из Чечни, звали ее Мадина. И за весь месяц она мне не сказала ни слова, мы просто вместе рисовали, и я ей что-то рассказывала. Я была уверена, что она не понимает по-русски. Потом оказалось, что она стеснялась говорить.

— Когда вы окончательно решили уйти из журналистики?
— Когда поняла, что в больницу я хожу чаще, чем на работу, решила, что это неправильно по отношению к работодателю, который мне платит зарплату, хотя уходить из газеты, где было все понятно и стабильно, мне было страшно. Но я все-таки перешла работать в фонд «Подари жизнь», стала ассистентом директора. Тогда я думала, что, работая в фонде, смогу много времени проводить с детьми и их мамами.

— А что оказалось на деле?
— Я сидела с утра до ночи за компьютером, писала тексты про детей, которым нужны деньги на лечение, составляла отчеты о том, как мы эти деньги потратили. На общение с детьми времени совсем не оставалось. Потом Галя Чаликова, директор фонда, умерла от рака, и стало непонятно, чей я ассистент. Я решила перейти в фонд «Вера», где стала работать менеджером детской программы. Для меня важно, что здесь мы заботимся о тех, кого вылечить уже нельзя. Куча бумажек никуда не исчезла — без этого никуда.

— Правительство Москвы передало фондам «Подари жизнь» и «Вера» землю под детский хоспис. Когда он откроется?
— Открыть стационар мы планируем через три года. Наш хоспис будет частным и благотворительным. Государственное учреждение не может дать ребенку всего того, что нужно. Будь он государственным, получилась бы обычная больница, когда вокруг все белое и все нельзя: животных нельзя, комнатные цветы держать нельзя, маму, папу тоже нельзя. Если хоспис имеет статус благотворительного учреждения, то подобных запретов у него меньше. А я хочу работать в этом хосписе младшей медсестрой, наводить порядок в больнице и общаться с детьми. Может быть, это когда-нибудь получится.

Елена Сахарова