Алексей РЫБНИКОВ, композитор: НАМ СЛОЖНО ВЫЖИВАТЬ И СОХРАНЯТЬ СВОЮ ДУШУ, ПОЭТОМУ БЕЗ НЕПРЕРЫВНОГО ПОКАЯНИЯ НИЧЕГО НЕ ПОЛУЧАЕТСЯ
Этого человека у нас в стране знает каждый. И даже те, кому имя «Алексей Рыбников» ничего не говорит, все равно знакомы с ним через его удивительную музыку. Озорные и трогательные песенки из фильмов «Про Красную Шапочку» и «Приключения Буратино», пронзительная в своей искренности мелодия из фильма «Тот самый Мюнхгаузен», лирическая баллада из «Вам и не снилось» и наконец один из самых знаменитых гимнов любви «Я тебя никогда не забуду» и «Аллилуйя» из рок-оперы «Юнона и Авось» — все это бесценное богатство подарил нам Алексей Рыбников. Но мало кому известно, что знаменитый композитор написал еще целый ряд произведений духовной музыки, что именно это направление в творчестве он считает для себя главным.

Вера никак не была отделена от жизни

— Алексей Львович, вы родились в СССР, при этом ваши родители были людьми верующими. Это как-то чувствовалось в доме?
— Ну, «в доме» — это громко сказано, у нас была десятиметровая комнатка в коммуналке. И иконы — Николая Чудотворца, Моления о Чаше, Казанской Божьей Матери — висели на общей кухне. Соседи это в общем-то поддерживали. Висевшие друг над другом три иконы — одно из первых моих детских воспоминаний. Я родился в мир, где главным предметом были иконы. Меня сразу же крестили. И совсем маленьким носили на руках, возили в колясочке в церковь. Вера в нашей семье была совершенно естественной частью жизни. Как и регулярное посещение церкви, иконы дома, молитвы и бабушкины рассказы о библейских сюжетах.

— Наверное, бабушкины рассказы о Боге звучали для вас как сказка?
— И бабушка, и мама рассказывали мне о Боге. Но никогда это не было сказкой. О Христе рассказывалось как о живом Человеке, Сыне Божьем. Его жизнь не была легендой или мифом. Рассказывали об Адаме и Еве как о реальных людях, которые когда-то жили.

Но вообще, все начинается с молитвы. Утренняя молитва, вечерняя молитва — засыпаешь, а бабушка молится. По-моему, именно с молитвенного состояния начинается вера в Бога. А не просто тебе рассказали о Нем, и ты поверил или не поверил. Молитва — это непосредственное общение с Богом каждого человека в тот момент, когда он ее читает или ему ее читают. И этот живой Бог, с которым ты общаешься, гораздо реальней и необходимей в жизни, чем все рассказы о Нем. Ты можешь разговаривать с Богом, просить о чем-то, задавать вопросы и получать ответы в виде изменившихся обстоятельств, осознания каких-то вещей.

Когда я был совсем маленьким, и мама долго не возвращалась с работы — вот уже должна прийти, я ее жду, жду, а она все не приходит, — я молился и просил Бога: «Боженька, сделай так, чтобы мама пришла поскорей». И вдруг раздавался стук в дверь, и появлялась мама. Я считал, что это Бог мне помог. Молитва была частью жизни, моим общением с Богом. Вера никак не была отделена от жизни.

Под галстуком носил крестик

— Друзья знали, что вы верующий?
— То, что семья верующая, не скрывалось. Но вообще как-то этот вопрос не поднимался. Некоторые друзья, безусловно, знали, потому что сами были верующими, ходили с крестиком, остальные — не особенно интересовались. Я носил крестик постоянно, даже несмотря на наличие пионерского галстука. В форме у меня была зашита молитва. И, честно говоря, я не видел в этом противоречия. Но на физкультуре я крестик снимал, прятал в заветное место, чтобы никто не смеялся. В то время над этим смеялись. Никто не относился к тебе как к врагу, скорее просто насмехались: недоумок какой-то, ходит с крестиком.

— Но, несмотря на это, вы участвовали в таинствах, исповедовались?
— В детстве, конечно, исповедовался и причащался до подросткового возраста. А потом жизнь унесла в сторону. Долго это все было запрятано глубоко в душе. Не потому, что кого-то, чего-то боялся, нет, ни в коем случае. Жизненный вихрь унес совершенно в другую сторону, появились новые, очень сильные интересы. Вера, конечно, оставалась всегда, а вот церковная жизнь… Но заложенное в детстве — очень прочно. И потом снова потянуло к церкви.

Во время написания «Юноны и Авось» начался совершенно другой путь, уже через множественные искушения: было и чтение оккультной литературы, изучение других религий. При советской власти такая литература, конечно, запрещалась, но в самиздате всё было. И где-то в начале 80-х мистический мир обрушился на меня во всю мощь. Была реальная угроза погибнуть, потому что человек, ищущий свой духовный путь не в рамках Церкви, подвергается колоссальной опасности.

Он может пойти не по тому пути и прийти к гибели. Потом все эти книги я сжег, не просто подарил или выкинул, а именно сжег. Для меня это осталось далеко-далеко в прошлом. Когда я вижу вокруг всю эту дешевую мистику, на крючок которой попадаются очень многие, я сочувствую людям. Мне кажется, у них печальная перспектива.

Соответствовать заповедям безумно сложно

— Покаяние — это изменение себя. Что вам сложнее всего менять в себе?
— Сложнее всего, конечно, менять собственное сознание. Вот, долгие годы у тебя определенным образом формировались мышление, мировоззрение, взгляд на мир — и вдруг в какой-то момент, будучи уже верующим человеком, ты понимаешь: соответствовать заповедям, которые нам даны, безумно сложно. Хотя, казалось бы, от нас требуются очень простые вещи... Тем не менее в повседневной жизни соблюдать заповеди очень сложно. И вот тут нужно попытаться изменить свое сознание. В том смысле, что все равно нужно стараться, прилагать все возможные усилия для того, чтобы заповеди соблюдать.

А когда это не удается, когда у тебя не получается делать то, что хотелось бы, когда ты вступаешь в конфликт с собственной душой, — вот тогда покаяние. В жизни все равно совершаешь те или иные поступки, говоришь те или иные вещи, которые потом тебя мучают. Но потом важно признаться самому себе в том, что это — плохо, и искренне стремиться не делать так больше. А дальше… Все это происходит снова и снова. Ты хочешь не повторять эти ошибки, а все равно их повторяешь, и снова каешься.

Это бесконечный процесс, о котором говорили, кстати, и многие святые. Мы все-таки живем в мире не райском, в мире падшем. Когда Адам был изгнан из рая, земля была проклята за Адама, это написано в Библии. И мы живем на этой земле, и нам безумно сложно выживать и сохранять свою душу. Без непрерывного покаяния ничего не получается.

— Еще в советское время вы начали писать духовную музыку. Над «Литургией оглашенных» работали в 80-х. Почему?
— Ответ на все вопросы: «а почему то сделали, а почему вот это?» у меня один — потому что захотел. Это внутреннее убеждение и побуждение, никаких внешних причин не было. Никто не просил, никто не заказывал «Литургию оглашенных» в 1983 году. Еще до «Литургии» как-то само собой получилось, что я начал на тексты из молитвослова, на православные молитвы писать музыку, начал работать над «Юноной и Авось». Вот и всё.

— Были опасения, что эта музыка никогда не будет звучать?
— Да, я был уверен в этом. В условиях советской власти и представить себе было невозможно, что она будет исполнена. Но это было нужно мне. Это не работа по заказу, а работа для самого себя. Мне было важно, чтобы это существовало. Написал — и для меня этого было достаточно. «Звезда и смерть Хоакина Мурьеты», «Юнона и Авось», «Литургия оглашенных», «Воскрешение мертвых», Шестая симфония — все было написано без всяких договоров. Я не получал за это никакой платы и никогда не надеялся получить.

После «Юноны и Авось» вообще все темы, кроме духовной, мне перестали быть по-настоящему интересны. Да, я писал музыку к разным фильмам, но основное свое творчество обращал именно к духовной теме. «Литургию оглашенных», «Воскрешение мертвых» я написал после «Юноны», поэтому для меня это поворотный пункт. Как раз в «Юноне и Авось» для меня что-то открылось. Тема веры стала определяющей во всем, что я делаю.

Ольга Булгакова