Алексей ГУСЬКОВ, актер: В ТРУДНЫЕ МИНУТЫ ЧЕЛОВЕК ПОНИМАЕТ, ЧТО ЕМУ, КРОМЕ БОГА, НЕ К КОМУ ОБРАЩАТЬСЯ

В фильмографии Алексея Гуськова — более 40 актерских работ и около 15 продюсерских. Но, занимаясь ежедневной «профессиональной рутиной», он делает и фильмы, что называется, «для себя», «для души», не всегда надеясь на широкий зрительский отклик. Вот уже девять лет Алексей Гуськов мечтает снять картину о святом благоверном князе Александре Невском.

Чудо все-таки произошло

- В детстве никаких встреч с верой, чувства, что Бог есть, не возникало?
- У меня корни староверческие: бабушка с маминой стороны была очень строгой; помню, шлепала по рукам, если пытался сложить пальцы в кукиш. И дома стоят иконы, доставшиеся нам от нее. А по линии папы прадед был регентом, православным церковным человеком. Но, что касается меня, в свое время всю эту наследственность победило пионерское детство.

- Что повлияло на ваше решение креститься?
- Я крестился в Киеве, во Владимирском соборе, мне был 31 год. И даже не могу сказать, почему так решил. Вполне возможно это была дань моде. А буквально через месяц поехал по работе в Иерусалим. На теплоходе мы приплыли в Хайфу, а потом отправились в Иерусалим. А дальше я решил, что должен, просто обязан пройти по местам истории Нового Завета. Коллеги не могли меня ждать, и я отправился самостоятельно. Прошел по православному району, купил крестик, он до сих пор на мне. Добрался до Гефсиманского сада. Помню, флагшток с российским флагом вызвал у меня чувство гордости за Россию… А дальше — очередь. Собственно говоря, как везде, как в магазин. В очереди было много народу, от очень набожных людей до совершенно, казалось бы, случайных. А позднее пришло чувство: Господь принимает нас всех, таких разных…

- То есть тогда в Иерусалиме чуда, которого многие ожидают от поездки, не произошло?
- Мне было 33 года, и в смысле веры я представлял собою абсолютно советское дитя. Меня не водили в детстве за руку в храм. Отец мой был военным летчиком, так что, какие здесь могли быть разговоры о религии? И первый институт у меня — Бауманский, с повышенной секретностью, с политэкономией и со всем прочим. А еще в то время батюшки не разгуливали по улицам, не было никаких религиозных передач… Хотя какие-то смутные ожидания, что обязательно увижу в Иерусалиме нечто необыденное, неземное, были. Поэтому именно будничность этого города меня в первый раз и потрясла.

Уже потом, размышляя, думал: наверное, вера и должна быть, как чашка чая, то есть — обыденной, естественной в нашей жизни. В идеале хорошо было бы просто верить и всё. Но мы — постсоветские, поэтому и мучаемся сомнениями и вопросами. Кстати, позднее я осознал, что чудо тогда всё-таки произошло. Чудом было, что я приехал, что остался один, что в это сложное время добрался обратно. Та первая поездка до сих пор стоит у меня перед глазами.

Сейчас нет созидательной идеи

- Почему, на ваш взгляд, сейчас многие режиссеры обращаются в своих работах к страницам нашей истории? Например, Андрей Эшпай и Павел Лунгин заинтересовались временем Ивана Грозного.
- Нам нужно говорить о нашей истории, снимать и смотреть ее. Мы — вымирающая нация, надо себе признаться в этом. Наши деды, посбивав с церквей кресты, отказались от прошлого. Потом пришла перестройка, и мы снова отказались от прошлого. Мы всё рушим. Такой получается яркий пример для всех — как нельзя. Очень обидно. Ведь наша история — пример духа и доблести. Я говорю о подвигах святых и о военных победах.

- Но вот совсем, казалось бы, недавняя история: Отечественная война новым поколением воспринимается не так болезненно, не так остро, как ее чувствовали еще советские школьники…
- В этом нет ничего страшного. Я тоже не помню Брусиловский прорыв. А дедушка мой помнил и рассказывал. Это нормально. Я вот фильмом «Отец» низко поклонился старшему поколению, которое помню визуально, помню тактильно. А для молодого поколения это картина об отцах и детях. Вообще я не вижу ничего плохого или негативного в современном молодом поколении. Молодежь мне очень нравится. Просто потому что она — молодежь.

Другое дело, что в обществе сейчас нет созидательной идеи. Проходит Год семьи, Год ребенка и так далее. Но мы все равно вымираем… Вера может быть объединяющим звеном. Но дело в том, что нарушена причинно-следственная связь, а потому мне все-таки кажется, что широкое, на всю страну, отмечание церковных праздников на девяносто процентов является данью моде.

- Почему человек в какой-то момент своей жизни приходит в Церковь?
- А где еще он может найти ответы на волнующие вопросы? Их не дают ни Маркс, ни Кант, ни Фрейд… Сам я обращаюсь к молитвослову в основном в не очень легкие минуты. Мало мы благодарим, мало радуемся. А в трудные минуты человек понимает, что ему, кроме Бога, и не к кому больше обращаться, некуда.

Оксана Головко