ГАЙДАЙ ВИДЕЛ ЕЕ НЕ ТАКОЙ, КАКОЙ ОНА БЫЛА В РЕАЛЬНОСТИ

Еще при жизни Леонид Гайдай стал классиком. Его комедии полюбили миллионы — ведь он мог рассмешить любого. Но все могло быть иначе, если бы рядом не оказалась муза и верная подруга — Нина Гребешкова. Гайдая не стало в 1993 году, за десять дней до ее очередного дня рождения. И все эти годы Нина Павловна не перестает помнить, перебирать воспоминания, точно бусины в шкатулке…

«Что же мы все ходим — давай поженимся»

Когда она сказала маме, что выходит замуж за Гайдая, та только руками всплеснула: «Ой, Нина, Нина! Неужто никого лучше не нашла? Он же совсем больной! Ты ведь ребеночка захочешь, а от осинки не родятся апельсинки!» А она мамы не послушалась. И никогда об этом не жалела. Они прожили вместе сорок лет. Их любовь началась во ВГИКе. 25-летний фронтовик и 17-летняя москвичка оказались на одном курсе. Нина заинтересовалась им не сразу.

— Мне же было 17 лет, он значительно старше, — вспоминает Нина Павловна. — Такой серьезный, в очках... К тому же староста курса, Сталинский стипендиат. Доброжелательный и без столичного лоска. Но не могу сказать, что сразу в него влюбилась. Я его стеснялась. Но стоило ему войти — чувствовала его просто кожей.

Если честно — замуж выходить не хотелось. Мне казалось, что это глупо. А ухажеров было много. За мной ухаживал Володя Иванов с 4-го курса, лауреат Сталинской премии — он сыграл Олега Кошевого. Еще меня встречал у института взрослый летчик. Передавал Лене: «Скажите, что Гребешкову ждут». Он знал, что Леня с моего курса. Леня входил и говорил: «Гребешкова, к тебе хахаль пришел».

Перелом в их отношениях произошел, когда Гайдай стал репетировать «Отца Горио» Бальзака. Он предложив ей сыграть дочку Горио.
— Я на француженку походила мало, но Леня видел меня не такой, какой я была в реальности. В этом отрывке мне надо было целоваться с Феликсом Яворским. Я заявила, что это будет только на генеральной репетиции.

Леня удивился: «Может, ты никогда не целовалась?» А она действительно была воспитана целомудренно.
Потом был «Егор Булычев» Горького. Гребешкова — Антонина. Гайдай всегда ставил в расписание ее отрывок последним. И как-то предложил проводить ее до дома.

— Мы пошли пешком — от ВДНХ до «Кропоткинской», до моего Гагаринского переулка. Зима, снег, я на каблуках… Мерзли, но было интересно: Леня рассказывал и о фронте, и о Монголии, где ему пришлось объезжать лошадей, и про свой Иркутск…

Так они пробродили целый семестр по Москве.
— Прямо как Шурик с Лидой в новелле «Наваждение» из «Операции «Ы», — смеется Нина Павловна. — И чем больше мы с ним общались, тем больше я его жалела — как-то чисто по-женски. К тому же вид у него был по утрам непрезентабельный: рубашка несвежая, синяки под глазами… Я же не знала, что после наших ночных прогулок он опаздывал на последнюю электричку. И оставался ночевать на вокзале. А утром сразу бежал в институт.

Когда мы прощались, просто чмокались в щеку. Никаких взрослых поцелуев. И вот в один прекрасный день мой кавалер вдруг заявил: «Что же это мы все ходим, ходим — давай поженимся».

Он до сих пор ей помогает...

— Мы были как Пат и Паташонок, — улыбается Нина Павловна. — Он высокий, я маленькая. Леня говорил: «Нинок, большую женщину я не подниму, а маленькую буду на руках носить!» Она и сейчас убеждена, что такое галантное отношение к женщинам он впитал от родителей, которых очень почитал.

Моя мама сначала встретила его без особого восторга, — вспоминает Нина Павловна. — Она ведь хорошо знала моих однокурсников, все они не были москвичами, и мама их подкармливала: приглашала на обед. Вот только Леня у нас никогда не обедал — стеснялся. А ведь у него был больной желудок, и ему горячее было нужнее, чем другим.

Когда я сказала маме, что выхожу замуж за Гайдая, она качнула головой:
— Ты считаешь, что у него нет недостатков? — У каждого человека есть недостатки! — Вот что я тебе скажу, дочка. Если ты сможешь всю жизнь мириться с его недостатками — выходи. Но если ты собираешься его перевоспитывать — напрасно теряешь время.

Но потом они искренне полюбили друг друга, продолжает Гребешкова. Мама варила ему, как язвеннику, овсяный кисель. Свадьба была скромная, дома, у нас в коммунке. Долгое время многие и не подозревали, что мы поженились. Пришли родственники, соседи, студенты… Мы сняли комнату.
Леня получал 800 рублей стипендии. А я уже снималась, у меня были свои деньги. Леня обиделся, что я не взяла его фамилию. Но народ уже знал меня как Гребешкову. И он смирился. А еще мне казалось, что Гайдай — фамилия красивая, но непонятно: то ли мужчина, то ли женщина… Гребешкова задумывается.

Как и в каждой семье, у них случались критические моменты. И вот однажды…
— Я взмолилась: «Лень, все. Устала. Больше не могу. Все на мне. Ты занимаешься творчеством, тем, что тебе интересно. А я, как вол, везу весь дом. Я уезжаю к маме». Он молчал, молчал... А потом тихо так говорит: «Ну как же ты не понимаешь: если ты уйдешь, я погибну...»
И она не ушла. А потом наступало воскресенье. И он ранним утром появлялся с цветами.

— Жить с ним было нелегко. Трудный человек. Не такой, как все. И эту «особенность» нужно было любить и уважать. А иногда — и страдать от этого. Он же никогда не скандалил, а просто замыкался в себе. Молчал. А я гадала, что же случилось. Если я кого-то критически обсуждала — он вставал и молча выходил. Я однажды спросила: «Почему?» Он ответил: «Я не хочу видеть тебя такой». Ему были неприятны любые сплетни.

Мое счастье, что я поняла, педелать его не только невозможно, но и не нужно. Он такой родился — со своим эксцентричным мышлением, восприятием мира, отношением к людям. Он уникален. Единственный в своем роде. Так, как он — не может больше никто. У меня было к нему щемящее нежное чувство. Если ему было плохо — мне было просто не по себе.

Я счастливый человек. Когда умер Гайдай, у меня было 60 картин, а сегодня почти 90! И это опять-таки благодаря Лене: люди, которые любят и уважают моего мужа, приглашают меня сниматься. Я чувствую, что он следит за мной оттуда. Иногда даже слышу его шаги по квартире. Уверена, он до сих пор мне помогает…

Наталья Боброва