Гарри БАРДИН, режиссер-мультипликатор: Я СТРЕМЛЮСЬ ОСТАВАТЬСЯ САМИМ СОБОЙ. МНЕ ЭТО НАМНОГО ДОРОЖЕ ЛОЯЛЬНОСТИ К ВЛАСТИ
На прошлой неделе знаменитый российский режиссер анимационного кино Гарри Бардин приступил к съемкам своего нового фильма «Слушая Бетховена», сбор средств на который продолжается на сайте «Планета.ру» (сервис, с помощью которого люди перечисляют деньги на различные проекты). О том, как важно оставаться самим собой, о нелояльности к власти, а также о том, как делать кино на народные деньги во время экономического кризиса, Гарри Бардин рассказал в интервью.

Некоторые фильмы «лягут» на полку

– Гарри Яковлевич, ваш новый фильм будет посвящен торжеству и величию свободы. Это то, что вас больше всего волнует в настоящее время?

– Да. Хотя это и не сиюминутная привязка к исторической реальности нашей страны, а вечная тема. И надеюсь, фильм тоже не будет однодневкой.

– Сбор средств на ваш фильм стартовал в начале февраля. Сейчас собрано уже около миллиона. В принципе, темп неплохой...

– Единственное, я опасаюсь, что если будет собрано меньше половины необходимой суммы, эти деньги уйдут обратно акционерам. А если больше половины – тогда начнутся поступления на счет студии. То есть если будет собрано больше 3 млн., можно считать, что это победа. А если вся сумма полностью – то это уже будет не просто победа, а настоящая Виктория!

– Если считаться с нынешними экономическими реалиями, как думаете, есть шанс собрать всю сумму в нужный срок?

– Согласен, не в самое благоприятное время я начал сбор средств. И мне действительно неловко, что в трудный экономический период, когда многие стремятся к выживанию в этих условиях, я прошу у людей деньги на свой фильм. Но у меня нет другого выхода. Нужда заставила. Хотя, повторюсь, все это доставляет мне настоящие нравственные муки.

– В 2013 году Министерство культуры оштрафовало вас за срыв срока производства вашего предыдущего фильма «Три мелодии», хотя вы просили о пролонгации в виду болезни. Вы из-за этой ситуации не стали обращаться в ведомство за господдержкой?

– Я понял, что не буду обращаться в это ведомство не только из-за того, что мы этически разошлись с министром культуры, но еще и потому, что тема моего фильма совершенно не близка министерству. На картину, которую я хочу снять, оно денег точно не даст. Я просто зря обивал бы порог ведомства: мне бы плюнули в лицо, и все. А лишний раз «утереться» мне не хочется.

– То есть вы не держите курс на патриотическое воспитание молодого поколения?

– Ни православного, ни патриотического воспитания, ни гордости за свою страну и историю – ничего этого в моем фильме не будет.

– На ваш взгляд, тот ура-патриотический уклон, который выбрало Министерство культуры, – это путь в никуда?

– Конечно. Нельзя диктовать художнику тему, как и что ему делать. Только свободный художник может творить. А прикованный к галерам – не художник, а раб.

– Это реинкарнация советской цензуры?

– До советского образца мы еще не докатились, но к этому все идет. Я не исключаю, что будет расти число фильмов, которые «лягут» на полку. Некоторым лентам просто не будут давать прокатное удостоверение, и «привет». Картины уже будут невыездными на фестивали, их не увидят отечественные зрители. Я допускаю такое развитие событий.

«Мы попадаем под двойной пресс»

– Тем не менее раньше художники как-то лавировали между этими цензурными рогатками, может, и сейчас получится?

– Сложно сказать. У меня нет на это рецепта. Я живу по принципу: делай, что должно, и будь, что будет. Я делаю свой фильм, потому что не могу его не сделать. А дальше как получится.

– Вы сейчас, по сути, не зависите ни от чиновников, ни от их бредовых запретов. Вы чувствуете абсолютную свободу?

– Я всегда чувствовал эту внутреннюю свободу. Если бы я все время оглядывался на кого-то или на что-то, я и не состоялся бы в профессии. Я всегда в себе это ценил, холил и лелеял свою внутреннюю свободу. Другое дело, что в 1990 годы мы забыли, что такое цензура. Мы молились на рынок, поскольку считали, что он все расставит по своим местам. Это был ложный посыл. Потому что рынок может расставить разве что матрешек да расписные подносы, то есть прикладные поделки, которые не являются высоким искусством. Высокое искусство вне рынка. Когда Модильяни что-то рисовал на салфетке в ресторане, он не думал, что через сто лет эта салфетка будет стоить миллион.

Должно пройти время, чтобы была понята ценность произведения. Раньше мы не знали, что такое рынок, но зато знали, что такое цензура. Нас не особо интересовал финансовый вопрос, поскольку на производство наших фильмов деньги давало государство. А потом, когда мы вступили в рынок и моя студия стала самостоятельной, финансовый аспект начал волновать как никогда. И это – поиск средств – стало нашим больным местом. Но сейчас, когда и цензура возвращается, и накладываются условия рынка, мы попадаем под двойной пресс, который порой становится неподъемным.

– Вы никогда не думали, что, если бы были более лояльны по отношению к власти, вам не пришлось бы с таким трудом создавать каждый свой фильм?

– Лояльность к власти означает, что нужно от чего-то отказываться: от своих взглядов, от своих принципов. То есть менять себя. Но в таком случае это буду уже не я, а совсем другой человек. И фамилия у него будет другая. А я стремлюсь оставаться самим собой. Мне это намного дороже лояльности к власти.

– И даже дороже, чем иметь возможность с наименьшим сопротивлением нести свои идеи в мир?

– А я не смогу пронести свою идею при лояльности к власти, поскольку тогда должен быть в одном с ней строю. Я должен думать как они, я должен оценивать политическую ситуацию как они, а я смотрю на это совершенно иначе. Я не могу себя в этом плане переделать.

– Кстати, об оппозиции. У вас нет какого-то разочарования от того, что цели, которые ставило перед собой протестное движение, сейчас как-то растворились?

– Они не то чтобы растворились, а, скорее, несколько поутихли. Но, думаю, те глупости, которые делает власть, сработают как детонатор. В какой-то момент она вынудит народ выйти на улицы. Не Навальный, не Немцов, не Касьянов, а именно власть. И чем хуже будет положение в стране, тем больше вероятность выхода людей на площади. Если раньше протесты были со стороны людей неравнодушных к судьбе своей страны, то сейчас это будет более конкретизированным, думаю.

– Сейчас создано очень много механизмов подавления любых протестов, вплоть до подавления самой идеи. Вам не кажется, что из-за этого бороться будет в какой-то степени бессмысленно?

– Бессмысленным был выход на Красную площадь в 1968 году? С точки зрения обывателя – да, бессмысленным. Но люди, вышедшие тогда, вошли в историю России как герои. Они представляли лицо нации. Сейчас это оценивается именно так. Выйти на площадь и выразить свое мнение всегда проблематично, но отнюдь не бессмысленно. Потому что капля камень
точит.

Елена Рыжова