ОН ТВОРИТ НЕМЫСЛИМОЕ ДАЖЕ В 100 ЛЕТ
10 февраля Владимиру Зельдину исполняется 100 лет. И до сих пор он творит на сцене немыслимое: поет серьезные арии, танцует, фехтует, заигрывает с залом... Зельдин занесен в Книгу рекордов Гиннесса как самый «взрослый» действующий актер. Ему можно позвонить в десять вечера и услышать от супруги Иветты Евгеньевны: «Володя занят. Перезвоните после часа (!) ночи».

Верил всему, что говорили по радио

- Владимир Михайлович, вы выходите на сцену в четырех сложнейших спектаклях, в мюзикле «Человек из Ламанчи», трудном просто физически, вы почти два часа на сцене. Откуда силы, мотивация, задор, кураж?
- Вот честно - не знаю! Иногда думаю: «Нет, не смогу сегодня играть - надо срочно отменять спектакль». А приходишь в театр, садишься за гримировальный столик, одеваешься, гримируешься. И ничего вроде! То есть настроение возникает постепенно-постепенно, особенно когда подходишь к сцене, чувствуешь дыхание зрительного зала...

- Вы пережили царскую Россию, революцию, Гражданскую войну, НЭП, коллективизацию, индустриализацию, голод, сталинские репрессии, Великую Отечественную, оттепель, застой и, наконец, перестройку... Как вам удалось сохранить донкихотовский романтизм, искренность? В театре говорят, что вы были рыцарем и правдоискателем всегда.
- Объяснение у меня одно: абсолютно все в человеке заложено генами и его семьей, а в нашей семье в детстве все мы были напитаны любовью. Папа был музыкантом и дирижером, военным капельмейстером, мама - учительницей. Атмосфера в нашем доме была замечательной. Жили всегда небогато, но умели радоваться мелочам. Я ни разу не слышал, чтобы родители между собой разговаривали на повышенных тонах, и на нас, детей, никогда голос не повышали. Папа никогда не курил, я никогда не видел его пьяным. Может, поэтому и я ни к курению, ни к спиртному за свою долгую жизнь не пристрастился. Алкоголь никогда меня не веселил и никогда мне не был нужен, чтобы поднять настроение, раскрепоститься.

- Какой же у вас допинг?
- Любимое дело - театр! Еще классическая музыка, спорт. Я с детства гонял на коньках, ходил на лыжах, обожал легкую атлетику, волейбол, теннис, водные лыжи. Поэтому я всю жизнь музыкальный и в очень хорошей спортивной форме. У меня в детстве практически не было свободного времени: постоянно какие-то занятия, секции, кружки, я учился играть на скрипке. Постоянно мечтал: то стать музыкантом, то балетным танцовщиком, то актером. Параллельно мы совершенствовали себя физически, сдавали нормативы. И это было большим счастьем - получить значок ГТО, значок «Ворошиловский стрелок» или «Ворошиловский всадник».

Мне, как человеку верующему, совершенно искренне казалось (да и сейчас я в этом уверен!), что жить честно для человека - легко и естественно. Я был советский человек - доверчивый, законопослушный, как все мое поколение. Мы верили радио, газетам, всему, что бы нам ни говорили, ни капли не сомневаясь. Даже когда Никита Хрущев пообещал коммунизм к 1980 году. Верили!

Эти глаза не лгут

- А в это время вовсю шли политические процессы, людей арестовывали прямо на улицах и они пропадали бесследно...
- Знаете, и у нас в театре в 30-е годы пропадали люди. Это видели и замечали все вокруг. Но об этом не говорили - говорить было не принято. Меня ведь в 1933-м тоже вызывали на Лубянку по ложному доносу. Мне было 18 лет, я учился на третьем курсе мастерских при Театре им. МГСПС. Помню, пришел в полном недо¬умении: чем обязан? Следователь в гимнастерке как заорет на меня: «А ну оружие на стол!» Я растерялся, говорю: «У меня никакого оружия нет». Он на меня давил по полной: «Лучше сразу сознавайся! Мы все знаем!», иначе, мол, они поедут с обыском ко мне домой.

А я тогда был очень наивный, смотрел на него чистыми глазами: «Я не могу вам врать». А сам судорожно вспоминал, когда я дал повод на меня настучать. Потом вспомнил. В конце каникул обычно мы ездили в колхоз - занимались там с местной молодежью актерским мастерством. Там в разговоре с одним товарищем об уличной преступности (а в те годы в Москве по вечерам было не очень спокойно) я сказал, что хорошо бы раздобыть какой-нибудь пистолет, чтобы обезопасить себя от уличных хулиганов. Видимо, он и стукнул куда надо. Хорошо, этот следователь...

- ...понял, что эти глаза не лгут.
- Да! Взял подписку о неразглашении и отпустил. А могли бы всю жизнь сломать в 18 лет. Повод был, запросто могли отправить в лагерь. И все! Но не отправили же.

- Тем не менее, согласитесь, время было страшное.
- Да, я чудом уцелел. И только благодаря фильму «Свинарка и пастух».

- Каким образом?
- Картину уже начали снимать - мы закончили натурные съемки в Кабардино-Балкарии, на Домбае. И тут война! В Москве меня поджидала повестка. Я должен был отправляться в учебное танковое заведение - учиться на танкиста - и мыслями уже был на фронте. Вдруг звонок с «Мосфильма»: «Володя! Приезжай немедленно. Есть постановление Комитета по кинематографии, подписанное министром Большаковым, закончить картину».

- Разве министр кинематографии такие вопросы решал?
- Нет, конечно. Я уверен, что решение принимал не Большаков, а лично Иосиф Виссарионович Сталин. «Мосфильм» эвакуировали в Казахстан. Москва уже была осаждена, ее вовсю бомбили. А мы - группа Пырьева - в павильоне и на сельскохозяйственной выставке в две смены снимали московские сцены из фильма. То есть если бы не «Свинарка и пастух», меня давным-давно на свете не было бы. Мне было тогда 26 лет - таких первыми бросали в самое пекло.

Судили из-за спектакля «Учитель танцев»

- В вашей автобиографической книге есть такая фраза: «Официальной карьеры я не сделал. Никогда не был пионером и комсомольцем, даже в партии и то не состоял...»
- Я действительно из тех, кто «не был, не состоял, не участвовал» - звания просить не ходил, не выпрашивал никогда и прибавок к зарплате. Дело все в том, что юность моя пришлась на 20-е годы, - тогда членство в политических и общественных организациях обязаловкой еще, видимо, не стало, а неучастие в общественной жизни не квалифицировалось как криминал и не каралось так страшно, как потом. Хорошо помню недоумение нашего нового главного режиссера, когда он узнал, что ни я, ни актриса Нина Сазонова, ни Людмила Касаткина не являемся членами КПСС. При этом служим в военном театре, который напрямую подчиняется Главному политическому управлению! Он не мог понять, как нам это удалось...

- Изучая вашу биографию, я наткнулся на такой малоизвестный факт: во время вой¬ны вы угодили под суд за срыв спектакля. Что произошло?
- Мы должны были играть где-то в угольном районе для шахтеров, а я на спектакль не поехал. ЧП! Дело происходило зимой, я лег накануне спать и элементарно угорел: печка у меня в комнате топилась дровами, а я, дурак, забыл на ночь открыть заслонку. Если бы не мой товарищ, ростовчанин Коля Подзоров, командир местной эскадрильи, меня бы вообще уже не было в живых. Коля, случайно забежав ко мне утром, нашел меня уже без сознания, вытащил на воздух и кое-как откачал. После этого какой уж тут спектакль. Я в этот день еле ворочал языком. Но в театре решили, что я накануне просто выпил лишнего и с похмелья капризничаю.

Ведущий актер театра - и не желает ехать к шахтерам! В общем, отдали меня под суд. Не знаю, чем бы это кончилось: может быть, и посадили бы. Военное время! Сажали же за колоски? И тут Коля Подзоров снова меня спас: засвидетельствовал на суде, что я говорю чистую правду. Беспартийному артисту, который капли спиртного не брал в рот (и все это знали), не поверили. А ему, боевому партийному летчику, не поверить не могли. Меня оправдали. Кстати, еще был случай - меня судили из-за спектакля «Учитель танцев».

- Расскажите.
- 1949 год. У меня должен был быть спектакль в клубе за городом. А у моего друга Толи Грейнера (чемпиона СССР по боксу в полусреднем весе) был мотоцикл. Я сдуру возьми да скажи: «Давай я на твоем мотоцикле поеду на спектакль». На мое несчастье, по дороге заклинило мотор... А я же в них ничего не понимаю! Добирался грузовыми машинами и, конечно, опоздал на 45 минут. Вся труппа и целый зал ждали только меня. Спектакль прошел здорово - на таком нерве, поскольку я сам был взвинченным, очень переживал. А потом...

На партсобрании меня пропесочить не могли, и тогда мне устроили образцово-показательный товарищеский суд коллектива. Эту сцену стоило заснять на кинопленку - вышла бы, наверное, неплохая кинокомедия. Но знаете, что больше всего меня потрясло? Никто из моих коллег не то что не заступился... слова доброго не сказал. Я был одним из ведущих актеров - играл и в «Давным-давно», и в «Учителе танцев», и в «Укрощении строптивой». По 25 спектаклей в месяц без замены и больничных! Никто не вспомнил об этом. Наговорили на меня столько. Дошли до того, что начали обвинять: мол, такие люди могут стать предателями родины.

- На полном серьезе?
- Да! Так и сказали: шпионами! В общем, меня «нужно было расстрелять». Но кончилось тем, что начальник нашего театра генерал Паша Савва Игнатьевич сказал: «Ребята, что-то вас куда-то не туда понесло!» Объявили просто выговор.) Тем не менее эта история оставила неприятный осадок. Я понял, как все-таки наша актерская братия неискренна и несолидарна. Не все, конечно, но есть такие.

- Вы согласны с утверждением, что в жизни человека два двигателя - любовь и тщеславие.
- Мне кажется, в жизни самое главное - это любовь и... ошибка. Потому что любовь - это все. И женщина для меня - это чудо природы. Я их обожаю всю жизнь! Но стоит ошибиться в чем-то - сразу полетит вся жизнь вверх тормашками.

- В любви вы часто делали ошибки?
- Нет. До нынешней моей жены - Веты - у меня было два брака. И я всегда говорю: все мои жены были, я считаю, умнее меня, образованнее, эрудированнее. Мы с Ветой вместе более полувека. Она мое рулевое колесо, моя правая рука. Мои глаза, наконец. Знает мои привычки, мои недостатки, желания. Умеет скрашивать и сглаживать конфликты.

- И последний вопрос. Вы встречались с королями и президентами, у вас немалая коллекция театральных наград, редких орденов... Самая дорогая для вас награда какая?
- Жизнь! Интересная, наполненная яркими событиями. То, что я еще могу выходить на сцену. Этого никто не делает. И я точно знаю: если Бог хранит меня, значит, я еще не все сделал.

Андрей Колобаев