Игорь ФЕСУНЕНКО, журналист: «Я НЕ СМОГ БЫ ПРИСПОСОБИТЬСЯ, НО БЫЛ ЧЕЛОВЕКОМ ТОЙ СТРАНЫ, КОТОРОЙ УЖЕ НЕТ»
Игорь Фесуненко, блестящий политический аналитик, очеркист, спортивный обозреватель, ныне ведущий мастер-классы в вузах, — все это о нем, и все это — правда. Но для старшего поколения этот список необязателен. Ему 82. Внешне — чуть больше 60. По утрам он отправляется за прессой и внимательно изучает ее. Это неискоренимая привычка — быть в курсе происходящего. Он оценивает все по-своему, но выводами если с кем и делится, то лишь со студентами. «Больше никто не спрашивает».

Виртуальный «завод»

- Игорь Сергеевич, простите меня за неприятный вопрос, который я не могу не задать. Многие мои коллеги, да и не только они, считают, что вас… уже нет. Примета это хорошая — жить будете долго. Но почему вы исчезли с экрана?

- Ну, нет так нет, меня это не удивляет. Как иначе, меня же списали давно. Все просто — я оказался не нужен. И вы что, сейчас меня можете представить на экране? Старые не нужны. Конечно, если бы меня выбросили на обочину сейчас, когда мне 82, было бы наплевать, а тогда я еще многое мог сделать. Но я не смог приспособиться, хотя многие поступали так, и я не осуждаю их — каждый живет, как знает. Но я был человеком той страны, которой уже нет.

- Чем вы не угодили?

- Образовалась ВГТРК, начались дележки, мой корпункт, я работал тогда в Италии, отошел ко Второму каналу, и было сказано: корпункт берем, Фесуненко не нужен. К власти пришел человек Ельцина, а я был человеком Горбачева.

- Ментально?

- Нет. Но я приветствовал его устремления снять оковы с прессы, демократизировать страну. Я чувствовал, что по настроению своему он прав, но сделать чего-то не может. Он был прекраснодушным мечтателем. Но не слишком опытным и не того уровня госдеятелем, который мог бы провести такие реформы.

- Вы очень свободно вели себя в эфире, казалось, что все бесцензурно. Контроля не было?

- «Бесцензурно» — какое-то плохое слово… Воля ваша, верить или нет, но это был единственный период, 80-е, но уже при Горбачеве, когда нас не проверяли начальники. Образовалась группа политобозревателей, человек 8–10. Перед эфиром на стол Энверу Мамедову, заму Лапина, клали бумажку с темами. Он смотрел — и все. Такого в истории советского телевидения больше не было.

- Вам настолько доверяли?

- Да. Нас отобрали штучно. Зорин, Сейфуль-Мулюков, Калягин, Овчинников, Фесуненко, Цветов — потрясающий журналист, очень я его любил, Бовин — он был не тэвэшный, а известинский, приходил шикарный, в рубашке, расстегнутой до пупа, и говорил без бумажки. Особое время было.

- Вы рассказываете так эмоционально. Вы человек-драйв?

- Был драйв, сейчас что уже... А вы полагаете, без него можно качественно работать?

- Вряд ли. Знаменитая история о том, как вы взяли первое интервью у Пеле, - она тоже на драйве произошла?

- Ну а как еще. Я его долго выцеливал, но никак не мог достать. Правдами и неправдами нашел адрес, поехал. Час вокруг дома топтался — все под охраной. Потом увидел даму с сумками, поднес ей вещи, мимо охраны мы прошли, болтая, зашли в подъезд.
Жена Пеле дверь открыла, но увидела меня, папарацци, кинулась ее закрывать, а я ногу в щель сунул и заорал, что она сломана. Розе-Мери перепугалась, затащила меня в квартиру, разговорились. Она Пеле и его помощнику звонила — я номера запоминал. Это целая эпопея! И когда я все-таки до Пеле добрался, он ответил мне только потому, что я сказал ему: не переживай, твоя дочка поправилась. Пеле обалдел: откуда знаешь? Я говорю — от Розе-Мери. Он дал мне три минуты на беседу. А расстались мы через час. Контакт возник. Я обнаглел так, что попросил его взять гитару и спеть, и он спел, хотя то, что он бард и песни пишет, не афишировали.

- Так вы подружились?

- Да. Он солнечный человек. Посмотрите на его улыбку, по улыбке человек читается враз.

- Что еще на драйве случалось?

- Да все! Мне все было интересно. Когда-то отправился на край земли, в Амазонию. Там, на реке Шингу, среди индейцев жил знаменитый Орландо Вилас Боас. Никакой цивилизации, наивные, чистые люди. Их три брата было, Орландо для индейцев был как Бог, а я вроде при нем, но индейцы все равно не шли на контакт.

А я взял и одной из девушек нарисовал фломастером рисунок на теле. И они пришли в восторг. У них только черная краска была, и я за эти фломастеры мог что хочешь с ними делать, так они были рады.

- Экстремальное что-то было?

- Забавный эпизод был в Португалии, позже. Как-то мы поехали на съемки с моим оператором Лешей Бабаджаном: где-то разгромили революционный комитет, мы и решили посмотреть. По дороге я настырно изучал по справочнику для туристов. Португалия набита всякими историческими памятниками, но ничего интересного для туристов в этом поселке не было. Разве что церквушка, в которой вроде бы похоронен Тристан да Кунья, второй по значимости португальский мореплаватель после Васко да Гамы. Приехали. Жара, сиеста. Леша что-то пошел снимать, я в тенек.Тут идут мужики: кто вы, что?

- Дружественные мужики?

- Сразу-то не поймешь. Меня как дернуло — сказал, что мы журналисты соуэкос — шведские. Это слово похоже на «соуэтикос», всегда можно вывернуться — мол, вы не расслышали. Они кивают — хорошо, что шведы, а то тут расплодилось много русских, а от них одна беда — это же они революцию выдумали. Если встретим — на первом дереве повесим. А с вами все хорошо, дайте только документы на машину посмотреть. Я скис — там же все понятно. И я начал вещать — мол, мы тут кино снимаем про Тристана да Кунью. Они так обрадовались, что про документы забыли. Но тут идет Леша. А он языка не знал, но выучил одну фразу: «Вива партида коммуниста португеш!» Без перевода, думаю, ясно.

Куда мы ни приедем, он кулак вверх поднимает и начинает: «Вива...» Я смотрю — все, конец: кулак уже поднимается, рот открывается... И тут из меня такое излилось, хотя я вообще-то не матерщинник.

Это была одна фраза, но там было и в бабушку, и в бога душу мать, и всех его родственников, включая тетушек, я того самого… Короче, Леша замолчал и потом просил записать. Вроде отхлынуло. Мы закурили, и, хотя Леша чуть опять все не испортил, предложив «товарищам» «Приму», назвав ее «сигарос соуэтикос», я быстро поправил на «соуэкос»…

Пятно на нашей совести

- Вы работали и на Кубе. Можно задать глупый, но волнующий меня вопрос? Зачем расстреляли Че Гевару? Боливийцы могли отдать его Фиделю Кастро за большие деньги.

- Хм. Не поверите, но спустя пару лет после смерти Че Гевары я такой же вопрос задал президенту Боливии на интервью. Он сказал, что Че все равно убили бы, проще было избавиться от него — и все. Он сам вскоре погиб. И вообще все, кто хоть как-то был причастен к смерти Че, погибали. А завязаны там были многие, включая американцев. В дневнике, который передал Кастро сбежавший из Боливии министр внутренних дел, много любопытного. И дневник, и отрубленные кисти рук Че, переданные в знак доказательства, что убит именно он, хранятся сейчас в его музее в Санта-Кларе.

- История охлаждения отношений с Кубой, на ваш взгляд…

- Это черное пятно на нашей истории и совести! Мы Кубу предали чудовищно. Она была главной нашей союзницей, искренним другом. Дружбу часто изображают, а тут этого не было. Тут любовь была всенародная.

- Взаимная?

- Да абсолютно. Когда Фидель приезжал, какие толпы были, как его встречали! И вдруг страну, в которую мы влупили примерно 30 миллиардов долларов, бросают, десятки тысяч наших специалистов отзываются. Я присутствовал при двух крупных визитах нашего руководства на Кубу, в 1974 году, когда там был Брежнев, и в 1989-м, когда Горбачев поехал, чтобы несколько сгладить это дело, пояснить, что мы сами в некотором роде без штанов, уж извините. Они нам это простили, в общем-то.

- Сделали хорошую мину при плохой игре?

- Так, наверное. Но для Кастро это был удар страшный… Как это — обещал жениться, а на восьмом месяце беременности говорит — прости, у меня теперь другая есть Валя… Вы, кстати, спрашивали про журналистский драйв. У меня на Кубе любопытная ситуация была. Я тогда возглавлял пул телевизионный, который освещал приезд Горбачева. И руководство велело, понимая невозможность этого, взять хоть какое-то интервью у Кастро. Я узнал, что он должен будет получать подарок от Горбачева — его, Фиделя, собственный портрет, выложенный из риса, изделие нашего крестьянина из Краснодара.

- Подарок народа.

- Да, очень симпатичный, кстати. Мы сунулись снимать этот сюжет. Заглянули в зал — а Горбачев уже с портретом! Мы и понеслись с оператором, расталкивая всех. Я кому-то из членов Политбюро локтем в глаз засветил. Добежали, я сунул микрофон, Кастро сказал теплые слова о дружбе, и нас охрана быстро из зала вынесла. А потом оказалось, что звук я записал, а «картинки» нет. Камера у оператора включилась, пока мы бежали, а когда надо было снимать, он ее выключил, не заметив, что не мигает сигнал видоискателя.

- С вас голову не сняли?

- По счастливому совпадению руководитель службы безопасности Горбачева был другом зампреда Гостелерадио, который умолил дать нам их запись — непрофессиональную, дрожащую, цель которой — в том, чтобы, если вдруг вылетит кирпич, знать, с какой стороны он вылетел. Великий режиссер Лена Поздняк, покойная уже, сотворила чудо: устроила примерно такой же антураж, как был во Дворце Революции в этом зале, меня сняли крупно, я синхронизировал свою речь с записью. Фото напихали, Кастро, слепили... Оператора все равно выгнали.

- Жестоко, однако.

- Важнее этой съемки ничего не было! Он не имел права ошибиться.

- Что вас печалит, кроме того, что вам не дали доработать? Вы преподаете. Как вам студенты?

- Я боюсь впасть в ересь и сказать что-то такое, что вы напечатать не сможете. Мне кажется, что общий уровень образования упал страшно. ЕГЭ этот… Судите сами. Сидел я на собеседовании, пришел мальчишка поступать на факультет журналистики. Долго думал над названием романа Толстого. Потом вспоминал, кто и с кем там воевал. Не наши ли с немцами? Потом сказал, что географию знает лучше, и я спросил у него столицу Австрии. Отвечает — Варшава. Париж назвал, а на Англии его заклинило. Зато потом он поехал в Азию и сказал, что там две великие державы — Япония со столицей Пекином и Китай со столицей Токио. Я его отправил в мясомолочный.

- Как вы полагаете, почему так?

- Мне кажется, что и педагоги слабее, и в целом культурный уровень общества снизился. Не хочу выглядеть как ворчащий старик... Со студентами хорошо. Работа с ними для меня как луч света.

- О чем вы жалеете?

- Ни о чем. Профессию выбрал правильную. Вот родиться бы мне либо лет на двадцать раньше, либо лет через двести. Тогда бы все сдвинулось, и я бы в кювет не слетел.

Ольга Кудагина