Олег БРЫЖАК, певец и священник: «НЕТ И НЕ МОЖЕТ БЫТЬ ПОЛИТИЧЕСКИХ ЦЕЛЕЙ, КОТОРЫЕ МОГЛИ БЫ ОПРАВДАТЬ ВОЙНУ»
В авиакатастрофе в Альпах погиб солист Немецкой оперы в Дюссельдорфе, бас-баритон, выходец из бывшего СССР Олег Брыжак. Чуть больше полугода назад он исполнил одну из центральных партий в постановке «Кольцо нибелунгов» на знаменитом фестивале в немецком городе Байройте. После «Золота Рейна» взыскательная байройтская публика дружными овациями одобрила нового Альбериха. В свободное от сцены время отец Олег служил протодиаконом в украинской православной церкви. Интервью «Немецкой волны»с певцом, сделанное тогда же, очень много говорит об этом безвременно ушедшем талантливом человеке.

Родом из Советского Союза

— Отец Олег, расскажите, как вас «настигло» приглашение в Байройт?
— Внезапно. Я несколько раз бывал в Байройте на прослушиваниях. Потом меня пригласили на партию Клингзора на 2016 год, но никакого разговора об Альберихе не было.

— Сколько у вас было времени, чтобы ввестись в роль?
— Неделя. Пришлось репетировать с десяти утра до десяти вечера. Костюм и грим — за неделю. Впрочем, мне в моей карьере не раз приходилось выручать театры в день премьеры, а то и за два-три часа до спектакля.

— Расскажите о себе. Вы родом из Казахстана?
— Я продолжаю о себе говорить, что я родом из Советского Союза. Приехал в Германию как раз во время августовского путча (1991 год). Получил образование как баянист в Караганде, сперва в музыкальной школе, потом в училище. Стипендия была маленькая, 30 рублей, и мы, студенты, подрабатывали в хоре.

Меня заметил руководитель, предложил перейти на вокальное отделение. Я сперва отказывался, потому что был, должен вам честно сказать, неплохим баянистом. И у меня имелся прекрасный концертный инструмент — «Юпитер». Отец уговорил меня стать вокалистом, три дня уламывал.

— Отец был музыкантом?
— Нет, хотя прекрасно играл на гармошке, гитаре, скрипке, мандолине и балалайке. Отлично пел, правда, фальшиво, но у него был сильный тенор. Консерваторию я закончил, уже будучи солистом театра в Алма-Ате. Потом пел в Челябинске, во Львове. Последняя моя остановка — Капелла имени Глинки в Санкт-Петербурге.

— А как вы оказались в Германии?
— В 1990 году я пел в Штутгарте на международном конкурсе колоратурных певцов имени Сильвии Гести, получил вторую премию и приглашение в театр Карлсруэ. С 1996 года я — солист Немецкой оперы на Рейне в Дюссельдорфе.

— Вы ввелись в постановку, скажем так, спорную. Насколько комфортно чувствуете себя в этом «Кольце»?
— Начнем с того, что вписаться за такой короткий срок сложно в любом случае. Для меня было главным просто изучить «географию» этого спектакля. Кроме того, мы, певцы, работаем с музыкальным материалом. Режиссеров, к сожалению, не можем выбирать.
Но я хочу одно сказать, не касаясь лично этого режиссера, про современных режиссеров вообще: cегодня в мире накопилось столько проблем, геополитических, межнациональных, социальных, что режиссеры, естественно, хотят показать эти проблемы на сцене. Мои претензии к сегодняшним композиторам: где новые оперы, которые отвечали бы времени и проблемам? Нет их! Режиссеры как-то пытаются компенсировать это, пользуясь классической музыкой. И я их понимаю. Даже если их представление об этой музыке не всегда совпадает с моим.

Послание Вагнера

— Франк Касторф прочитал «Кольцо» как противостояние двух систем: империализма и социализма. А о чем для вас эта музыка?
— Все «Кольцо» Вагнера построено на весьма определенном послании к человечеству: люди, которые стремятся к безграничной власти, в конце концов проиграют.

— Не устаешь удивляться актуальности Вагнера. Вот мы сидим с вами на Зеленом холме, беседуем, а всего в паре тысяч километров отсюда идет война…
— Мне очень больно на это смотреть. Я невольно вспоминаю судьбу моего отца: он был украинцем. Когда пришла немецкая армия во время войны, ему исполнилось 15 лет. Его отправили в Германию на работы. Он выжил там, но когда вернулся домой, был осужден как враг народа на 25 лет лагерей и отправлен в казахстанский ГУЛАГ. Там, на поселении, я и родился. До 1960 годов люди не могли выехать оттуда.

Лишь в конце шестидесятых отец был реабилитирован. Но мне посчастливилось в каком-то смысле: я вырос среди людей, которые представляли все национальности Советского Союза. Там были и немцы, и грузины, и латыши, и литовцы.

Мы, дети, выросли в абсолютно интернациональном обществе. И сегодня для меня сказать, что одна нация лучше, чем другая, просто немыслимо. Я люблю Украину, я люблю Россию, я люблю Казахстан. Для меня межнациональная рознь — что-то непонятное. Как можно делить Россию и Украину? Давайте будем честно говорить: половина России — украинцы. А сколько русского населения в Украине? Но самое страшное для меня, это я говорю уже не как оперный певец, а как протодиакон, что в этом конфликте гибнут люди. Каждый день, каждый час. Гибнут дети. Нет и не может быть политических целей, которые это могли бы оправдать.

— Где вы служите, отец Олег?
— В украинской православной церкви в Крефельде. Я был рукоположен в дьяконы в Украине, в церкви Московской патриархии (тогда не было еще разделения), в конце 1980 годов. Моим искренним желанием было уйти в церковь, и это желание меня и сегодня не оставляет. В нашем приходе есть люди из России, Украины, Казахстана, бывшей Югославии, православные немцы, эфиопы. И мы не допускаем у себя никакой межнациональной розни.

— На каком языке вы служите?
— На украинском и на немецком. Евангелие читается на двух языках. А возгласы и ектиньи — я уже смотрю, кого сегодня больше.

По материалам «Немецкой волны"
подготовила Наталия Терех