ДОСТУПНЫЙ АКАДЕМИК

Дмитрий и Зинаида Лихачевы в декабре 1936 года. Фото сделал старший брат,   Михаил Лихачев Фото: из архива Д.С. Лихачева

28 ноября 2016 года исполнилось бы 110 лет академику, выдающемуся филологу Дмитрию Сергеевичу Лихачеву. Более шестидесяти лет он трудился в Пушкинском Доме – Институте русской литературы РАН, где возглавлял сектор древнерусской литературы.

За свою жизнь он успел сделать очень много. Его трудно назвать только лишь кабинетным ученым и основателем научной школы. Дмитрий Сергеевич был страстным и смелым защитником памятников истории и культуры. Сколько их он спас – подсчитать невозможно. Приведу лишь самые известные примеры.

15 января 1955 года Лихачев написал свое первое письмо в «Литературную газету» в защиту поруганных памятников деревянного зодчества XVII–XVIII веков, сохранившихся только на Севере, а также Антониево-Сийского и Красногорского монастырей на Пинеге, Холмогорского собора. 14 сентября 1965 года он вновь пишет в «Литературную газету», протестуя против генерального плана развития Великого Новгорода, который уничтожил бы исторический облик древнего города. Между прочим, к его письмам, критикующим застройку территории вокруг новгородской Нередицы, градозащитники апеллируют до сих пор. В 1965 году в Ленинграде собирались «реконструировать» Невский проспект, превратив первые этажи домов в одинаковые застекленные помещения. Лихачев спас Невский. Его слово было решающим при защите от сноса портика Руска и дома Дельвига в 1987 году. Дом Марины Цветаевой в Москве спасен от сноса и сделан музеем благодаря усилиям многих людей, но в первую очередь – благодаря Лихачеву. Он выступил против безумного проекта поворота северных рек. Благодаря его энергии создан музей детства Пушкина в Захарове, Музей-заповедник Менделеева и Блока в Боблове и Шахматове. Уже после перестройки он основал Фонд культуры, к работе которого привлек Раису Горбачеву.

Дмитрий и Зинаида Лихачевы у себя на даче в Комарово. На снимке, сделанном   известным фотографом В. Тарасевичем, Лихачевы осматривают свой садик   ранней весной Фото: из архива Д.С. Лихачева

А сколько было сделано в конце 1980-х! Благодаря Лихачеву на родину вернулась масса архивов и раритетов. Например, рукопись «Отцов и детей» Тургенева была передана в Пушкинский Дом. Вернулись в Россию автографы Бунина, Цветаевой, Гоголя, Достоевского.

А скольким людям он помог? Я, его внучка, Зинаида Курбатова, помню, как у нас дома разрывался телефон. Люди шли и шли. Дед помогал с устройством на работу, с жильем. Некоторые просто просили денег. И, конечно, он помогал публиковаться хорошим ученым.

Он работал целыми днями. Несмотря на возраст и плохое здоровье. В 9 утра садился за письменный стол. Прерывался на обед и короткий отдых. В 16.00 снова садился за стол, и так – до вечера. Такого режима он придерживался всю жизнь – и даже в выходные и праздники. В 21.00 он заканчивал работу и только тогда открывал любимые книги или ловил на своем приемнике «вражьи голоса». Таким я его и запомнила. Сидящим в своем кабинете за столом, заваленным грудой книг…

В конце 1980-х поэт Милана Алдарова пишет в Париж писательнице Зинаиде Шаховской: «Академик Лихачев поддерживает всех. Его называют «доступным академиком». Но мне, бесталанной, ответил: «Я стар, болен. Считайте, что я уже умер». Но потом все же прочитал «Дедала» (книга Алдаровой. – Прим. авт.) и отозвался с нежданной похвалой».

Прошло семнадцать лет со дня его смерти. В Петербурге теперь есть скромный памятник, в Москве на доме в 1-м Неопалимовском переулке, где находится редакция журнала «Наше наследие», основанного Лихачевым, установлена мемориальная доска. Год назад открыли памятник в Софии. «Письма о добром и прекрасном» Лихачева включены в школьную программу. Но до сих пор нет ни музея, ни постоянной экспозиции в каком-нибудь российском музее. Нет и центра Лихачева. Он мог бы быть в Петербурге или на Соловках, где академик отбывал пятилетний срок в сталинские времена.

Письма

«Aтеизм ничего не дает. Он, напротив, что-то отнимает от мира, делает его пустым. Вера в Бога, напротив, расширяет мир, делает его значительным, наполняет его смыслом. Этот смысл разный в разных религиях, но вместе с тем всегда богатый и в каких-то отношениях одинаковый, ибо предполагает бессмертие души… Смысл этот объединяет людей».

Недавно, разбирая документы в своей петербургской квартире, я нашла неопубликованные записи моего дедушки. Заметка про атеизм написана в общей тетради мелким старческим почерком. Скорее всего, в последний год его жизни. Нашла и письма, которые тоже никогда не публиковались прежде. Дедушка написал их мне летом 1988 года. Почерк его еще твердый, жесткий. Буквы крупные.

Это было очень важное время для страны и для него лично. Уже стали публиковать в журналах воспоминания заключенных ГУЛАГа, уже вышел на экраны фильм режиссера Марины Голдовской «Власть Соловецкая». Там дедушка впервые на кинокамеру рассказал о своем аресте и о том, как он отбывал срок в Соловецких лагерях особого назначения. Страна узнала, что выдающийся филолог, автор многих книг был заключенным ГУЛАГа. Многие были ошеломлены. О судьбе дедушки решил снять фильм ленинградский режиссер Владислав Виноградов. Вот об этом и пишет мне дед в августе 1988 года. Вот они.

Номер своей камеры на Шпалерной Лихачев запомнил навсегда. Минус 273 – абсолютный ноль. Температура, при которой прекращается жизнь. В начале 1990-х академик получил номер своей камеры в подарок.

«Дорогая Зиночка, Игорь и Верочка. Мы очень скучаем. У меня работы сверх головы. А работать очень не хочется. То ли от усталости. То ли от бессмысленности. Все время звонят, приезжают, просят. Часто отказываю, но часто отказать не могу, так как помочь надо. Очень беспокоит здоровье бабушки. Она сразу устает и бывают внезапные приступы слабости. Я сегодня еду в город, а завтра пойдем к нашему врачу – Тамаре Григорьевне. Сказывается возраст, но я крепче бабушки. Это тоже очень нехорошо. Все думаем и говорим о Верочке – какая она?»

«Были на Соловках с режиссером Виноградовым. Они меня снимали. От Кеми доставили в Соловки (и обратно) на военном катере. На Соловках мы жили в морской квартире, и к нам приходил мальчик 7 лет, который подарил мне свою «картину». Он очень интересуется историей Соловков, и мы с ним подружились. Буду посылать ему книжечки. На Соловках я обошел все места, где жил и работал. Поднимался на Секирную гору и лазил на маяк к рефлектору – туда не пускают даже министров. Видел то место, где в 1929 году осенью был расстрел 300 человек – моих друзей и знакомых. Я в эту яму чуть-чуть сам не угодил. Спасло только то, что ко мне приехали родные и при них «постеснялись» меня брать».

«Группа Виноградова была в 12 молодых людей. Они и работали, и готовили. А хлеб на Соловках отличный. Такого хлеба я не едал. Его пекут в пекарне XVI века, построенной при митрополите Филиппе, где Филипп сам работал. Музей растет, но много разрушений и очень испорчены монастырские дороги тракторами и КАМАЗами. Погода была теплая и солнечная. В общем, эти три дня были настоящим отдыхом, хотя мне и пришлось «работать» и выступать в музее с рассказом о лагере».

«Целую. Очень интересуюсь Верочкой. Любознательная ли она? Любознательность очень важна. На Соловки вам можно будет поехать в будущем году. Красиво очень. Дед».

Космическая академия наук

Арест и пребывание в Соловецких лагерях особого назначения, а затем и на Беломорско-Балтийском канале оказали огромное влияние на Лихачева. Эти события сформировали его сильный и жесткий характер, привычку готовиться в жизни к худшему. До сих пор вспоминаю чемоданы, которые стояли у бабушки и дедушки под кроватью. Там были теплые вещи, белье, мыло, спички. На всякий случай. И так до конца жизни.

Но в то же время Лихачев называл Соловки своим вторым университетом. Здесь он встретил выдающихся людей, интеллектуалов, сформировавших его взгляды. Людей невероятной судьбы…

В Ленинграде в 1920-х были очень распространены самые разные кружки и общества. Единомышленники собирались у кого-то на квартире, читали вслух, музицировали и говорили на самые разные темы. Советская власть начинает яростно бороться с этими очагами свободной мысли. В ходе этой борьбы был выявлен очередной кружок, который его участники назвали «Космической Академией наук». В нем состоял и Дмитрий Лихачев. А также его молодые друзья, многие из которых живут рядом – на Петроградской стороне. Самой младшей участнице КАНа, Вале Морозовой, всего 16 лет. С одной стороны, им свойственны невинные дурачества. Например, Володя Раков очень хорошо рисует. Он представляет своих друзей в виде гусаров и прекрасных барышень, рисует выдуманную жизнь. С другой – это мыслящая молодежь, интеллигентные люди. Они в ужасе от того, что творится вокруг. Они прекрасно знают о репрессиях, об арестах и расстрелах. Они глубоко переживают атеизм новой власти, разрушение и осквернение церквей. Дмитрий Лихачев и его домашние еще в 1919–1920 годах слышат выстрелы у Петропавловской крепости, где большевики расстреливают неугодных. Через много лет дедушка показал мне на стены Петропавловской крепости, которые выходят на речку Кронверку, и сказал: «В 1920-х здесь, на уровне человеческих голов, со стен была полностью сбита краска. Это следы расстрелов».

Дмитрия Лихачева, студента-филолога, который еще не окончил университет, арестовали 8 февраля 1928 года. Пришли в служебную квартиру при Печатном дворе, где он жил с родителями и младшим братом. Провели обыск. Уверенно подошли к полкам и достали запрещенные книги. Через много лет, в 1992 году, академик Лихачев получил возможность ознакомиться со своим делом №195 в архивах УФСБ на Литейном, 4.

Дело №195

Ученица Дмитрия Сергеевича, профессор, филолог Милена Рождественская вспоминает: «Это было в начале 1990-х. В Пушкинском Доме был присутственный день. Мы все, сотрудники сектора древнерусской литературы, были в кабинете у Дмитрия Сергеевича. Как вдруг к нему пришел Сергей Степашин, тогда возглавлявший УФСБ города. Мы деликатно удалились, чтобы не мешать их разговору. Через некоторое время Дмитрий Сергеевич пригласил нас всех в кабинет. Оказалось, Степашин принес ему ксерокопии его «дела». Дмитрию Сергеевичу хотелось, чтобы мы присутствовали при таком важном для него событии».

У меня сохранилась черная табличка с цифрой «273». На обратной стороне рукой деда написано: «С моей камеры ДПЗ на Шпалерной улице, где я находился 6 месяцев с 8 февраля 1928 года». К табличке прикреплена записка: «Номер снят и принесен мне на квартиру, когда в ней происходили телевизионные съемки. Принес САМ Степашин, тогда глава Петербургской разведки. Удивительно!»

Привожу выдержки из дела №195, которые касаются непосредственно Лихачева. Орфография и пунктуация оригинала сохранены.

«По показаниям членов «КАНа» установлено, что в конце декабря 1927 г. на 54 заседании, член «КАН» Лихачев Дмитрий Сергеевич в своем докладе по книжке Беро – «Что я видел в Москве», выпущенной за-границей (начиная с этого места строчки подчеркнуты следователем. – Прим. авт.), приводил статистику расстрелянных органами ГПУ за время революции, цифры следующие: 28 епископов, 1218 священников, 6000 чиновников, 9000 докторов, 54 000 офицеров, 26 000 солдат, 70 000 помещиков, 355 000 интеллигент., 193 200 рабочих, 815 100 кр-н – это сообщение в «КАНе» было выслушано с большим вниманием., см. т. 2, л.д.н.

Он-же, Лихачев сделал доклад на тему «Традиции святой русской орфографии», Доклад сводился к тому, что (здесь снова подчеркнуто следователем. – Прим. авт.) России, после замены орфографии, лишена благодати божией.

Как правило, члены КАНа писали только по старой орфографии, см т. 2 л.д… С целью недопущения дальнейшего роста этого кружка, в ночь на 8 февраля с.г., были арестованы следующие его члены.1. Розенберг Эдуард Карлович, 2. Калистов Дмитрий Павлович, 3. Лихачев Дмитрий Сергеевич, 4. Тереховко Анатолий Семенович, 5. Раков Владимир Тихонович.

Сведения о тех, кому предъявлено обвинение.

Лихачеву Дмитрию Сергеевичу, 21 года, сыну б. дворянина, гор. Ленинграда, урож. г. Ленинграда, безработному, холостому, беспартийному, с высшим образованием, не судившемуся, прожив. по Гатчинской улице д. 26. кв 3-а…

Это Преображенский и Троицкий храмы, Никольская колокольня. Вновь   прибывшие заключенные поступали в 13-ю, карантинную роту, располагавшуюся в Троицком соборе. И входили в этот вход. Во внутренней галерее, соединяющей храмы, заключенных выстраивали каждый день на бесконечные поверки.

Это Преображенский и Троицкий храмы, Никольская колокольня. Вновь прибывшие заключенные поступали в 13-ю, карантинную роту, располагавшуюся в Троицком соборе. И входили в этот вход. Во внутренней галерее, соединяющей храмы, заключенных выстраивали каждый день на бесконечные поверки.

Полагаю

1. Предъявленное привлеченным по данному делу лицам обвинение по 58/2 от У.К. – считать доказанным.

2. Дело о них представить на рассмотрение Особого Совещания при коллегии ОГПУ, перечислив за ним арестованных, содержащихся в Ленинградском ДПЗ.

Уполном. 5 ОТД. СООГПУ Тимофеев. (подпись)

Согласны (подписи неразборчивы)».

Знаменитая 58-я статья в Уголовном кодексе в ту эпоху означала контрреволюционную деятельность. Сами осужденные называли себя «каэрами» – от слова «контрреволюция». В знаменитой Соловецкой песне, которую дедушка запомнил, были такие слова: «Край наш, край соловецкий, ты для «каэров» и шпаны чудесный край. Смело, с улыбкой детской, ты песенку про лагерь запевай».

Дмитрию Лихачеву и его друзьям дали пять лет в лагерях особого назначения. Это потом, когда появятся десятилетние сроки за контрреволюционную деятельность, о пятилетнем сроке будут говорить: «детский». А в 1928 году, когда машина репрессий еще только набирала обороты, сроки были три и пять лет. Приведу строки из известной песни соловецких зэков:

Тех, кто наградил нас Соловками.
Просим – приезжайте сюда сами.
Поживете здесь годочков три аль пять,
будете с восторгом вспоминать.
 

Я в эту яму чуть-чуть сам не угодил.

О своем пребывании в лагере академик напишет воспоминания через шесть десятков лет, подробно расскажет о том, как временно исполнял обязанности лошади, как был спасен от общих работ. Как много раз мог погибнуть. Как болел тифом и чудом выздоровел. Вот один из страшных и трагических эпизодов, рассказанных им. Поздней осенью 1929 года на Соловках был проведен массовый расстрел. Это была акция устрашения после неудачного побега отчаявшихся зэков. Об этом дедушка и пишет в письме мне, которое я привела выше. «Я в эту яму чуть-чуть сам не угодил».

Лихачева тогда тоже должны были расстрелять. В этот момент к нему на свидание приехали родители и сняли комнату. Дмитрий был у них, когда его предупредили, что его ищут. Привожу эпизод из «Воспоминаний»: «Выйдя во двор, я решил не возвращаться к родителям, пошел на дровяной двор и запихнулся между поленницами. Дрова были длинные – для монастырских печей. Я сидел там, пока не повалила толпа на работу. И тогда вылез, никого не удивив. Что я натерпелся там, слыша выстрелы расстрелов и глядя на звезды неба (больше ничего я не видел всю ночь)!

С этой страшной ночи во мне произошел переворот. Не скажу, что все наступило сразу. Переворот совершился в течение ближайших суток и укреплялся все больше. Ночь – была только толчком.

Я понял следующее: каждый день – подарок Бога. Мне нужно жить насущным днем, быть довольным тем, что я живу еще лишний день. И быть благодарным за каждый день. Поэтому не надо бояться ничего на свете. И еще – расстрел производился для острастки… Ясно, что вместо меня был «взят» кто-то другой. И жить мне надо за двоих. Чтобы перед тем, кого взяли вместо меня, не было стыдно!»

Тень Соловков

Тень Соловков много раз нависала над любым бывшим сидельцем, даже над теми, с кого судимость была снята.

Лихачева вывезли с Соловков на строительство Беломорско-Балтийского канала. Он освободился в 1932 году ударником стройки. И судимость ему перечеркнули. Но пока он был на Соловках, его отец лишился работы на Печатном дворе, семью переселили в коммунальную квартиру. Сам Дмитрий Сергеевич, вернувшись в Ленинград, долго не мог найти работу, жил на иждивении родителей. Счастливым случаем можно назвать его устройство корректором в Издательство Академии наук, а затем – в Пушкинский Дом.

Летом 1942 года в блокадном Ленинграде Лихачева вызвали для беседы в органы, инсценировали арест и перечеркнули ленинградскую прописку. Семья Лихачевых, пережившая самую страшную блокадную зиму, не хотела эвакуироваться. Но была вынуждена это сделать. Лихачев сам написал об этом: так «северные Соловки аукнулись в блокадном Ленинграде».

В 1966 году Лихачев, уже знаменитый ученый, приехал на Соловки на научную конференцию. Трудно представить, какие чувства он испытал, когда туристический теплоход вошел в бухту Благополучия и приблизился к монастырским стенам. Купола церквей снесены, над колокольней по-прежнему высится железная звезда. Еще сохранились следы лагеря – глазки и кормушки в дверях, решетки на окнах. Лихачев фотографирует все, что можно. Он же прежде всего историк и архивист. Он навестил свою камеру, где под окном стоял его топчан. Побывал на Секирной горе, где в церкви был устроен страшный карцер, откуда мало кто возвращался. Он сфотографировал и полуразрушенную тогда огромную лестницу, с которой заключенных сбрасывали вниз, привязав к бревну. Когда он вернулся в Ленинград, то вклеил фотографии в альбом и сделал подробные подписи к каждой. Он наговорил на пленку магнитофона свои воспоминания. На коробке твердым почерком красным карандашом написано: «Только для Веры и Милы». То есть только для дочерей.

1966 год. Хрущевская оттепель закончилась, о лагерях сталинской эпохи вслух никто не говорит. В узких академических кругах, конечно, знают, что Лихачев был на Соловках. Но никто не посмеет завести об этом разговор. Впрочем, старые сидельцы зачастую узнают в человеке прежнего зэка. Дед не раз со смехом рассказывал, как один университетский профессор навестил в больнице другого. Вернувшись, радостно заявил: «Аристид Иванович в прекрасных условиях. Камера у него большая, светлая». Дедушка нашу дачу в Комарово всегда называл бараком. Или зданием «барачного типа». Когда я приехала на Соловки и увидела там бараки, поняла почему.

В 1960-х Лихачев становится неугодным, опальным. Его перестают «выпускать» за границу, за квартирой следят, телефон прослушивают. Несмотря ни на что, дед не побоялся встретиться с Александром Солженицыным, когда тот писал свой «Архипелаг ГУЛАГ», и рассказать ему все, что помнил о Соловках. Та глава, которая посвящена Соловкам, написана со слов деда. Даже с теми небольшими ошибками, которые он сделал, запамятовав некоторые фамилии и цифры. Будущий великий ученый и архивист тайно на Соловках вел записи. А потом, когда его навестили родители, эти тетради он отправил с ними на материк. Вот отрывок из этих записей: «[Белобородов], пошатываясь [скоро праздник], т.е. пьяный, на нем чекистская шинель, длинная до невозможности, фуражка с широким дном и козырьком [околыш, воротник и обшлага у шинели черные – такова форма лагерной охраны из заключенных]. Здесь вам не то и не то. [Помню, как сейчас: «Здесь власть не советская, а соловецкая. Сюда нога прокурора не ступала» и пр.] Здесь Л...н [не разобрал]. То отступает [от строя стоящих], то наступает, точно желая раздавить, чувствуя свою огромность перед мизерностью стоящих перед ним [типичный садист; такой же был и другой, принимавший этапы, – бывший гвардейский офицер Курилка]».

Для сравнения – отрывок из «Архипелага»: «Курилко (или Белозёров ему на замен) выходит к этапной колонне тоже в длинной чекистской шинели с устрашающими чёрными обшлагами, которые дико выглядят на старом русском солдатском сукне – как предвещение смерти. Он вскакивает на бочку или другую подходящую подмость и обращается к прибывшим с неожиданной пронзительной яростью: «Э-э-эй! Внима-ни-е! Здесь республика не со-вец-ка-я, а соловец-ка-я! Усвойте! – нога прокурора ещё не ступала на соловецкую землю!»

Память

За семнадцать лет музея Лихачева или хотя бы постоянной экспозиции в одном из музеев так и не появилось. Хотя семья передала все вещи, включая награды, фотографии, обстановку кабинета, пишущую машинку, оксфордскую и другие мантии в Музей истории Петербурга. Вещи расписали по разным фондам. Нет воли, нет желания создать музей Лихачева ни у самих музейщиков, ни у руководства города. Хотя именно Дмитрий Лихачев в 1993 году стал первым почетным гражданином Петербурга уже в новой России. И никто тогда не удивился этому. Трудно переоценить все, что сделал академик для родного города.

Недавно губернатор Архангельской области озвучил такую мысль: надо создать музей Лихачева на Соловках. Казалось бы, логично. Но в камере, где сидел Лихачев, сейчас находится касса музея. И сотрудники не в восторге от этой идеи, хотя это было бы идеальным решением проблемы. Предлагают устроить экспозицию в одном из бараков за пределами кремля, где была детская колония. Ведь здесь Лихачев тоже работал. Собирал по всему острову несчастных, голодных детей и подростков, которые жили вместе с взрослыми. Однако будет ли музей Лихачева, в камере ли, в бараке ли – непонятно. На Соловках особенного энтузиазма по этому поводу пока нет.

Камень Лихачева

Недавно сотрудники музея нашли в лесу камень. На нем чуть видны надписи   «Короленко, Лихачев...» – их выдолбили заключенные Короленко и Лихачев в   надежде таким образом оставить память о своем пребывании в лагере... Фото: Леонид Андрончиков

Недавно сотрудники музея нашли в лесу камень. На нем чуть видны надписи «Короленко, Лихачев...» – их выдолбили заключенные Короленко и Лихачев в надежде таким образом оставить память о своем пребывании в лагере... Фото: Леонид Андрончиков

Когда Лихачева собрались вывезти на материк вместе с другими заключенными для строительства канала, ему захотелось оставить на Соловках память о себе. Вместе с товарищем – Владимиром Короленко, двоюродным братом известного писателя, – они нашли в стороне от дороги на Большую Муксалму камень примерно 4 метра в длину и высотой более метра. На Муксалме, небольшом островке, находилась хозяйственная часть. И заключенных иногда посылали туда на работу. Они были у камня дважды и успели выбить на нем «Лихач» и «Корол». После этого Лихачев уехал на материк, а Короленко остался. Уезжая, Лихачев попросил Короленко «добить» фамилии. Впоследствии он написал Лихачеву, что доделал работу. Заключенного Владимира Короленко расстреляли в лагере в 1937 году.

Сотрудники музея на Соловках нашли этот камень. Пейзаж за девяносто лет почти не изменился, здесь лишь вырос молодой лес. Но музейщики представляли, где надо искать, – Лихачев описал это место. Два холма, между ними озеро. Мы пробираемся туда по заболоченной местности, вокруг – чаща. Вот справа заблестело озеро. А вот и камень, огромный, розово-серый, кое-где поросший лишайником. Что думали Лихачев и Короленко, когда выбивали на нем свои фамилии? Наверное, надеялись, что надписи сохранятся и потомки будут их читать. Так и получилось.

Зинаида Курбатова