УЛИЧНОЕ ДЕТСТВО

Сейчас мир сидит в самоизоляции. Люди бояться подхватить коронавирус и потом тяжело болеть или - не дай Бог! - даже умереть. Это какая-то новая реальность, к которой мы совершенно не готовы. Всего 50-60 лет назад жизнь  была более человечной и понятной. И вот что вспоминается...

Трудно жил народ! Но детство брало свое! Наступало долгожданное лето, тетрадки и дневники заброшены подальше, чтобы не портить настроение одним своим видом, и вот на речке, по которой плавали цари и царицы, воцарялся детский разгул. Купались до посинения, надували наволочки, выхваченные из тазов с бельем, что прополоскали матери и еще не успевали донести до дома. И смех, визг, брызги воды наполняли округу ребячьим счастьем. Если кто-то умудрялся на старенькой лодчонке проплывать мимо, то детские ручки крепко ухватывались за их край для продления речного удовольствия, хотя фактически могли потопить эти несчастные суденышки. Тогда кормчий хватал выщербленное временем, отбеленное солнцем весло и прогонял резвых детишек, как бы намереваясь надавать им по рукам и головам…

Голодные дети прибегали домой, и мать, ругаясь за просроченное время, наливала им тарелку щей, потом накладывала каши и давала домашнее задание — прополоть грядку, помыть посуду или пол в доме, встретить с поля корову, чтобы она не забрела в чужой двор или еще страшнее — на огород, не помяла бы там грядки да не съела подросшую зелень: заборов тогда не было — не разрешали. Дел в хозяйстве набиралось много, и детские ручки тоже еще как пригождались.

Требовались они, когда был сенокос. Родители еще в темное время по зорьке добирались кто на чем мог до своих наделов, мужики косили высокую влажную траву, кругом только и слышно было «вжик, вжик», потом «отбивали» эту косу, то есть подтачивали ее бруском, протирали скошенной травой и снова «вжик, вжик». Когда становилось тепло, косить было невозможно — косарей одолевал овод. Спасение от него — только домой. Женщины потом переворачивали эти подсохшие на солнце пласты травы и мечтали, чтобы не было дождя и не пришлось им вновь сушить промокшее сено. Оно для семьи было сокровищем. Таких сокровищ было три: сено, дрова и картошка. Если все это было припасено — можно жить, не бояться долгой и пустопорожней зимы, которая не давала никакого урожая.

Дети тоже участвовали в сушке сена, в перевозке его — это было весело, они топтали, дурачась, на сеновале душистые копенки, чтобы получше утрамбовать сено, попутно пихаясь, отплевываясь от травинок, попавших в рот, а также за шиворот, где срезанные стебельки больно кололи нежную детскую кожу. Родители по привычке покрикивали на них, озорников, опасаясь, что они «напорются» на вилы, с их помощью подавали наверх сено, но сами были довольны, что сено уже убрано на место.

Помогали дети и сажать картошку, вдыхая влажное тепло отдохнувшей за зиму земли… Картофелины падали в борозду, проделанную плугом, резво двигающимся за трудовой лошадкой, дети подтаскивали корзины с отобранным семенным клубнем и тоже радовались, что скоро работа закончится, и тогда родители отпустят их на улицу. К другим таким же сорванцам. Осенью картошку убирали, обсуждали качество урожая, сортировали ее на три части. Одна — на семена, это непреклонно, вторая — на корм скоту, ну а третья — на прокорм семье. Всегда было беспокойство: какая будет зима и хватит ли картошки до следующего урожая, ну или минимум до лета, когда уже пойдет дополнительное пропитание: огурцы, помидоры, редиска, зелень…

Матери после войны вынуждены были работать — советское правительство сознательно установило малые оклады работающим отцам, да и вообще всем, чтобы вынудить и жен выйти на заработки: надо было поднимать народное хозяйство, До этого (до 1932 года) матерям с детьми не полагалось трудиться на производстве. Но это были взрослые заботы.

КИНО И ТАНЦЫ

А детское счастье продолжалось. Вечером — игра в лапту, в прятки, в догонялки, мальчишки в «войнушку», а девчонки старательно вырезали из бумаги куколок и раскрашивали им платья. Или находили маленькие бутылочки, закрашивали разным цветом воду и продавали ее… То есть копировали то, что видели в жизни. Телевизоров еще не было, в кино иногда родители давали по 10 копеек, и тогда наступал новый прилив счастья..

Кино. Окно в мир. Чужая насыщенная жизнь поглощалась ребятней не только глазами, ушами, но и широко раскрытыми ртами — чтобы уж ничего не пропустить! Зато потом после просмотра они подражали актерам и в поведении, и в одежде — выстругивали деревянные сабли, цепляли на лицо усы из кусочков меха, из старых бушлатов вырезали папахи… Господи, что только не творили, чтобы продлить очарование фильма! Родители хоть и ругались, но больше для острастки, понимая, что детям тоже хотелось жизни иной — с приключениями, борьбой, схватками со злодеем, которого ты обязательно победишь.

Взрослые тоже любили кино. В единственном кинотеатре «Луч» кино показывали в три сеанса: в 5, 7, 9 вечера. И то не каждый день. Только в среду, в субботу и в выходной (тогда еще он был один, в воскресенье, а в субботу работали до трех часов). Билеты достать было трудно, у окошечка кассы происходила настоящая битва, но вот билеты на руках, и наряженные люди, мужчины в довоенных костюмах, начищенных сапогах или ботинках, женщины с завитками на голове и с накрашенными помадой губами, в туфлях на каблучках и в белых носочках важно входили в зал, находили свои места, здоровались со знакомыми и мечтательно погружались в чужой роман либо в «Броненосец Потемкин», в «Чапаева», в «Волга-Волгу», в «Весну на Заречной улице», или в страдальческое индийское кино. Какие тогда были песни, музыка, какие красавцы влюбленные мужчины и какие нежные с томными взглядами женщины, а уж какие страшные злодеи — их разлучники… Индийское кино с Раджем Капуром в главных ролях было хитом тогдашных романтических женских вкусов.

В субботу вечером в городском саду играл духовой оркестр. «На сопках Манчжурии», «Венок Дуная», «Амурские волны», «Аргентинское танго», «Рио-Рита», вальс-бостон и другие музыкальные шлягеры раздавались по всему городу. Народ шел в городской сад, как на демонстрацию. А в общем так и было. Старшее поколение — лет до пятидесяти, гордо отплясывало, вдохновенно это делая, молодые тоже не очень-то отставали от них, а мелюзга бойко крутилась вокруг этой площадки. Деревянная площадка была круглой, с красивыми бортиками по грудь танцующим и скамейками по всему периметру. Яма для оркестра была совсем не ямой, а подиумом, на котором размещались важные своей миссией музыканты. Репертуар им был прекрасно знаком, и эта работа им нравилась значительно больше, чем другая — похоронный марш, который сопровождал в последний путь усопшего горожанина.

Мужчины отлучались «с танцев», чтобы выпить в недалеко расположенном буфете «Голубой Дунай» кружку пивка, обязательно строго проследив за доливом после спадения обильной пенки. Затем они, приветствуя друг друга, чокались тяжелыми стеклянными кружками с соседями по высокому мраморному столику, где кто-то уже разделывал принесенную с собой сушеную рыбу. Ну и, конечно же, получив протянутый им соленый кусочек воблы, мужчины благодарили доброго человека, оказавшего им такое уважение…

Вокруг танцевальной площадки была вытоптанная многими ногами и годами хождений дорожка, по ней прохаживались парочки, не попавшие на танцы. За дорожкой были густые липовые деревья и скамеечки, где получали свое настроение старшие. Они наблюдали за тем, кто с кем «гуляет» или «ходит» — этими словами обозначались начальные любовные отношения. Потом они, конечно, бурно обсуждались, либо приветствовались, либо — осуждались.

«Мелкие», вертящиеся под ногами, бузили друг с другом, на них покрикивали старшие, но все равно одни мечтали, как они вскорости будут кружить своих подруг на этих танцах, другие уже сожалели, что время их ушло, оказалось съедено войной, и удел их — только любоваться на чужую молодость, красоту и ожидаемое всеми без исключения счастье. Люди так устали от войны, бедности, непосильных трудов, потерь, что сейчас рады были этому немудреному отдыху.

Наталья Желнорова