Я была в магазине, когда позвонила мама и сказала, что дедушке плохо и надо срочно ехать к нему вызывать скорую. Скорую? Дедушке? Да он в свои 87 даже не знает, какой врач что лечит! Он к ним вообще не ходит. А теперь вот лежит, держится за живот, охает и тихо жалуется на боль. Приехала скорая. Стали собираться в больницу. А он смотрел на нас, как беззащитный ребенок, и все твердил: «Я лучше дома. Может, пройдет?» Чувствовал, что не вернется?..

Последнее время дедушка часто говорил, что прожил долгую жизнь и всё идет к концу. Он стал хуже слышать, видеть, уже не мог читать, еле ходил. И вот реанимация. Бесконечные звонки в справочную. Операция. Наконец вышел врач и сообщил две новости: плохую — что состояние тяжелое и обнаружен рак, и хорошую — что человек в столь преклонном возрасте вообще перенес такую операцию.

После операции дедушке стало получше. Мы приходили, рассказывали, где были, чем занимались, какая погода. Иногда он говорил: «Хорошо бы молочка холодненького», а иногда: «Скорей бы конец».

А потом его перевели в московскую православную больницу святителя Алексия. И затеплилась надежда, что, может быть, хоть там дедушки коснётся луч веры… Сами мы и даже наш папа-священник о Боге старались с ним не говорить — всю жизнь эти разговоры только отдаляли нас друг от друга. Вот и сейчас на наши уговоры надеть крестик дедушка только хмурился, отворачивался и молчал. Оставалось только молиться. И мы молились.

Потом дедушке стало хуже, он почти не ел и не разговаривал. Но всех узнавал, всем радовался и постоянно благодарил. За то, что пришли. За то, что дали попить. За то, что покормили. За то, что сидим рядом. На вопросы, не больно ли ему, отвечал: «Нет», но когда приходила медсестра и предлагала сделать обезболивающий укол, молча кивал.

Наступил Новый год. Приближалось Рождество Христово. Дежурная сестра спросила дедушку, не хочет ли он причаститься. И вдруг он сказал: «Да». И разрешил надеть на себя крестик.

Пришел священник. Он задавал вопросы, дедушка отвечал… Вдруг, на всю палату раздался твердый голос батюшки: «Веруешь во Единого Господа Бога и Спаса Нашего Иисуса Христа?» И дедушка уверенно кивнул. И принял Причастие.

После этого он уже ничего не ел. Только пил. Земная жизнь потихоньку уступала дорогу вечности.

8 января я приехала в больницу под вечер. Дедушка лежал тихо, но дыхание было ровным. Казалось, смерть на какое-то время отступила. Я засобиралась домой. И не только потому что устала — просто боялась, что он умрет при мне. Но не успела дойти до автобусной остановки, как мне позвонили: дедушке стало хуже.

Он лежал, устремив взгляд в какое-то другое пространство. Но вдруг нахмурил брови. Он следил взглядом за чем-то, движущимся над ним. Я начала читать «Да воскреснет Бог!» — молитву Кресту Господню. Дедушка сразу успокоился. И так несколько раз. Я держала его за руку и чувствовала, как он сжимает ее, когда снова с ужасом смотрит в воздух. И мы опять молились — и страх отступал.

Время шло. Дедушка дышал с трудом и всё чаще закрывал глаза. Подошел врач, сказал: «Отходит», взял с тумбочки большое красное яблоко, сделал в нем отверстие, вставил туда свечу и зажег. И я начала читать канон при разлучении души от тела. Слезы застилали глаза, катились по щекам, но душа чувствовала: Господь совсем рядом. И все мы, кто были в палате, понимали: происходит что-то такое, что делает нас счастливыми, несмотря на утрату.

Дедушка умер в конце канона. Я перевернула страницу и стала читать молитву о новопреставленном. Было ощущение, что за пределами телесных границ он нас видит, жалеет и радуется освобождению от телесной боли и немощи. Это была кончина настоящего христианина.

Варвара Бурова