Клинический психолог Мария Сиснева — о психологических последствиях коронавируса и о том, какая помощь может потребоваться переболевшим.

– С какими проблемами приходили к вам клиенты, переболевшие коронавирусом?

– С жалобами на непроходящее чувство усталости, на слабость – психологическую, которую еще называют психастенией – это когда слезливость, постоянные перепады настроения. Или, например, раньше человек был энергичный, а теперь «помыла голову – и уже устала» – и это очень сильно беспокоит.

У многих – очень высокая тревожность. По сути, произошла экзистенциальная травма, люди перенесли ситуацию угрозы для жизни. Все клиенты, которые пришли ко мне, болели тяжело. Конечно, не на ИВЛ, но с кислородными масками, высокой температурой и практически бредом.

Плюс к тому был очень негативный информационный фон – мало конструктивных разъяснений, много очень агрессивной отрицательной информации. И люди были серьезно напуганы.

Часто встречаются депрессивные эпизоды. Во многом они обусловлены перенесенной инфекцией, соматическими причинами. Нейробиохимия человека – довольно тонкая система, и, если он перенес серьезное заболевание, это влияет и на обмен нейромедиаторов в головном мозге, и на гормональный обмен.

– Кстати, а неврологические последствия у ковида бывают? Когда страдает не только психика, но и физиология?

– Врачи-неврологи пока тему последствий ковида комментировать избегают – возможно, потому что еще не собрана и не проанализирована информация. Хотя среди моих клиентов есть люди, для которых ковид, судя по всему, прошел не без последствий для центральной нервной системы.

Например, у одной моей клиентки обоняние после болезни восстановилось только частично и настолько причудливо, что она теперь чувствует только неприятные запахи, а приятные – нет.

Так, запах помойки, когда идет выкидывать мусор, – ощущает, а духи не чувствует, даже когда подносит пузырек к самому носу. Понятно, что это не основные ее жалобы, и без запаха духов вполне можно жить, но как пример это интересно. Объяснить это психосоматикой я бы не решилась, поскольку подобных психосоматических проявлений я не помню; да и проблемы эти возникли после вполне реального заболевания.

– Среди ваших клиентов были люди строго какого–то определенного склада? Например, тревожные? Можно сказать, что ковид влияет на определенных людей, а на остальных не влияет?

– Нет, среди переболевших я такого не наблюдала. Это было характерно, скорее, для горячей линии фонда «Волонтеры в помощь детям-сиротам», где я работала весной, когда фонд переориентировал свою горячую линию под ковид. Вот там, те, кто был тревожен, стали тревожится еще больше. У тех, кто по жизни боялся за свое здоровье, возникли фобии, кто был склонен к депрессиям – впали в депрессию, то есть, «где тонко, там и рвется». Но туда звонили не переболевшие, а те, у кого психологические и социальные проблемы обострились во время самоизоляции.

Часто у людей возникает страх от недостатка информации, потому что про новую болезнь никто из врачей ничего толком объяснить не может. Например, когда вы идете вырывать зуб, вам говорят: «Будет дупло, мы положим туда лекарство, оно зарастет на четвертые сутки. Когда отойдет заморозка, будет болеть, это нормально. Будете пить вот эти таблетки». С новой болезнью такого нет, и у человека возникают вопросы:

«У меня уже месяц ужасная слабость. У меня теперь всегда будет слабость, я не восстановлюсь, не стану таким, как раньше?»

Ослабевшие на фоне ковида впадают в депрессию. Причем в сочетании со слабостью получается депрессия апатического типа. Потому что депрессия может проявлять себя по-разному: у кого-то ведущей эмоцией становится тоска, у кого-то – отчаяние (и в сочетании с тем, что у человека при этом достаточно сил это очень опасная форма, потому что он может совершить непоправимое). Депрессия после ковида – это когда человек просто лежит пластом, не хочет вставать с дивана, принимать душ, не может заставить себя что–то сделать.

Здесь еще важно понимать, что до эпидемии жители больших городов жили философией менеджеризма, достижений.

«Надо управлять своей жизнью, постоянно развиваться, чего–то достигать». Когда человек перенес коронавирус и ослаб, он так жить не может, по крайней мере, какое-то время. А перфекционистские установки, представления о том, как быть успешным, чего хочет от нас общество, в один момент выбросить из головы нельзя.

То есть, тревога получается не только из-за самого коронавируса, но из-за того, что «Как же я могу остановиться? Как это повлияет на мою карьеру?»

Человек не может работать с прежней эффективностью. Или, когда нарушается врабатываемость – человек не может сосредоточиться, войти в привычный ритм долгое время. Например, когда человек после болезни решил написать, наконец, научную статью, смотрит на текст – и не может вчитаться, о чем это, перечитывает. Да, есть какие-то нарушения высших психических функций – но это проходит, восстанавливается.

– Жалобы на страх смерти были? «Боюсь умереть, пересмотрел свою жизнь, понял, что еще ничего не успел».

– А вот здесь как раз наоборот. Те из моих клиентов, кто побывал в реанимации, пересмотрели свои ценности в очень позитивном ключе. Мне приходилось слышать утверждения вроде: «Для меня сейчас главное – любовь, доверие и уважение к людям. На фоне этого все остальное – меркнет». «Я подумал, что не с теми общался, не тем звонил. Я перестал звонить некоторым друзьям, мне не о чем с ними разговаривать. Зато связался с теми, кого давно не слышал».

То есть, эффект получился даже положительный. Дело в том, что человек – очень сильное существо (хотя и слабое одновременно), и иногда он сам находит для себя ресурс в совершенно неожиданных обстоятельствах.

Причем я не могу сказать, что все клиенты, которые нашли ресурс в этой ситуации тяжелой болезни – какие–то выдающиеся сильные люди. Например, одна клиентка в начале нашего общения разговаривала со мной голосом больного ребенка. И там не было громких слов вроде «экзистенциальная переоценка». Поверхностные смыслы сходили с жизни, как с лука шелуха. Шелуха сошла – осталась луковичка, то, что было для нее самым главным.

– Что было самым травмирующим фактором для переболевших?

– Угроза жизни и неопределенность. Длительность госпитализации, как мне кажется, особой роли не сыграла. По крайней мере, клиентов, которые лежали в больницах еще в то время, когда больницы были переполнены, выписывали довольно быстро. Угроза жизни миновала, тест отрицательный, по коридору, держась за стеночку, передвигается – все, домой. В среднем люди лежали в больнице дней по четырнадцать.

Еще очень травмировало то, что после больницы людей заставляли еще две недели отсидеть в карантине. То есть, мало того, что человек отлежал в больнице без родственников, не испытывал в это время тактильной и эмоциональной поддержки, потому что рядом с его кроватью никто не сидел и за руку его не держал, так теперь, когда он вышел, на нем еще и словно «ярлык прокаженного». Некоторым приходили на помощь соседи, но к одной моей клиентке управляющая компания даже отказалась прислать сотрудника, чтобы вынести мусор.

Это был опыт социального отвержения, как будто человек чумной. И это было как раз в тот момент, когда люди были слабы и нуждались в поддержке.

В итоге многие после болезни очень стремились на работу, просто из-за желания контактов с людьми. Или выходили на солнышко, садились на скамейку, смотрели на прохожих и были от этого совершенно счастливы.

Очень травмировало то, что в больнице люди наблюдали страдания других людей. Вокруг ходил персонал в скафандрах, но все пациенты лежали в одинаковых условиях, не было какого–то особого подхода. Например, бабушки с деменцией оказывались в этом ковидном отделении без сиделок. В этой стрессовой ситуации при виде врачей в скафандрах бабушка, у которой изначально, может быть, была и несильная деменция, впала вообще в маразм и решила, что за ней прилетели инопланетяне.

То есть, понятно, что подобный стресс для нее самой очень вреден, так как может привести к прогрессу деменции. Но и те, кто наблюдают эту ситуацию со стороны, тоже получают вторичную травму, так ка становятся свидетелями человеческой беспомощности.

Отдельная неприятная история была с телефонным приложением.

Некоторые мои клиенты получили штрафы за то, что не выслали селфи в два часа ночи, пока валялись в больнице без сознания. Они, конечно, эти штрафы потом оспорили, но кому–то для этого пришлось даже являться в суд, что тоже очень неприятно.

Когда человек болен и ослаб, такие несоразмерные требования воспринимаются особенно остро.

– Как выходить из психологических последствий ковида?

– Во-первых, мы стараемся помочь клиентам объективно оценить свои силы. Донести до них, что на время выздоровления нужно снизить планку требований к себе: не активничать, не хвататься за все, не выполнять все поставленные задачи, как до болезни.

Еще мы учим планировать жизнь здесь и сейчас. Составляем такой план действий на время восстановления – учим отсеивать второстепенное, заботиться о себе.

Заводим дневник, где человек описывает свой день, планирует нагрузки, перерывы, поощрения за успехи.

Также мы активно используем техники работы с травмой. Нужно понимать, что сам процесс травмы – это ситуация, когда человек «застрял» внутри какой-то травмирующей ситуации. Вообще травматическая ситуация может случиться в жизни каждого, но кто–то успевает среагировать, прожить ее и переработать. А кто-то «застревает» и постоянно возвращается к воспоминаниям и вопросу: «Почему это случилось со мной?»

Травмирующую ситуацию полезно снова вспомнить, обсудить, находясь в спокойной обстановке. Эта техника называется reprocessing: вспоминаются малейшие детали, мысли, ощущения в теле. Но делается это очень осторожно, небольшими дозами, чтобы человек успел отреагировать, «переварить» воспоминание.

Тогда травмирующая ситуация инкорпорируется в его психику, и через некоторое время он начинает вспоминать травмирующие события словно бы со стороны, как кино про себя.

Дело для родных: обнимать и разговаривать о том, что было

– Желание человека постоянно «читать про ковид» – может быть, это такой способ поговорить про то, что его волнует. А говорить о чувствах у нас не принято.

– В общем, да. Вспомните, как дети ходят к зубному врачу. Ребенку сверлили зуб, было страшно. Он приходит домой и начинает с куклами играть «в стоматологию». Таким образом, не понимая того, он отыгрывает травмировавшую его ситуацию, может спокойно ее осмыслить с разных сторон.

Люди, которые постоянно читают о коронавирусе, пока болели, думали о своих близких: «У меня пожилая мама, она волнуется на том конце Москвы. Лучше я по телефону скажу ей, что у меня все в порядке, и не буду волновать».

В итоге травматическая ситуация остается «неотыгранной», человек не может разрядить свою тревогу, обсудив ее с кем–то.

– То есть, родным нужно выслушивать пациента? Чем еще они могут помочь?

– Во-первых, человека надо обнимать и гладить по голове – все лежавшие в больнице, а потом сидевшие в карантине испытывают сильный тактильный голод.

Говорить с переболевшим нужно не про вакцину и эпидемию, а про то, что с ним было. Только разговаривать нужно очень дозированно и тактично.

Вообще нам нужно постепенно внедрять культуру разговоров о себе. У нас такие разговоры не приняты – потому что, с одной стороны, это вроде как нескромно. С другой, можно запросто подвергнуться осуждению, потому что сплетницы с лавочки у подъезда никуда не делись, а просто перебрались в социальные сети.

Но я при этом вспоминаю одну свою клиентку. Она привыкла чувствовать себя ответственной за семью. Когда она заболела, выяснилось, что ее родственники – не так уж беспомощны, и что их много. Но из своей позиции «главного ответственного» она вылезти никак не могла.

Однажды я спросила ее: «Вы вообще кому-то рассказываете о своих переживаниях?» «А зачем? Им будет трудно. И потом – кому нужны чужие переживания?»

В конце концов, мы договорились, что нужно иметь в жизни двух-трех человек, которым время от времени рассказывать, что тебе плохо, а они бы могли тебя пожалеть. Хотя бы потому, что каждый раз платить психотерапевту, чтобы сообщить ему, что ты тоже живой и ранимый – это очень дорого.

Ищите помощь – она доступна

– Куда и как быстро нужно идти за помощью?

– Существуют так называемые «золотые часы реабилитации». Чем быстрее после возникновения какой–то проблемы вы обращаетесь за помощью, тем больше вероятность, что она не перерастет во что–то хроническое, не будет осложнений.

За помощью можно обратиться, например, в московскую службу психологической помощи – они работают бесплатно. Психологи есть на горячей линии МЧС, подобные линии были у многих благотворительных фондов. В конце концов, как говорится, «стучи и откроется». Есть варианты, когда человек только что получил диплом и работают за совсем небольшие деньги. Причем это совершенно не означает, что эти люди менее квалифицированы и заинтересованы, чем специалисты с большим стажем, которые вполне могли «забронзоветь».

Дарья МЕНДЕЛЕЕВА