РУКАСТЫЕ, ДЕЛЬНЫЕ МУЖИКИ К АННЕ НАЧАЛИ ОТНОСИТСЯ С ПОЧТЕНИЕМ

Когда она принимала решение уехать, ей говорили — сумасшедшая. Когда вернулась, говорили — сумасшедшая в квадрате. И Аня наконец поняла: на самом деле чужое мнение о принятом тобой решении не так важно. Важно, чтобы оно тебе самой казалось верным. А еще важно ничего не бояться.

Отъезд в Европу

...К заграничной жизни Анька привыкла быстро. Там все было не так, как дома, а намного лучше. И не было того, от чего она так устала — тишины, скуки, запаха старости, который исходил от кофт и унылых разговоров болтливых соседок, и иллюзии жизни единой большой семьей.

Когда она собралась уезжать, мама заплакала. Заплакала так неожиданно, что Аня испугалась, а потом впала в дикое раздражение: «Ну что ты?!» А мама молчала, только качала головой и ревела. Отец же просто поджал губы стрункой: «Дело твое...» Чемодан она купила небольшой: а что с собой брать-то? Что она могла взять с собой в другую жизнь из этого захолустья, из разваленной по сути страны — туда, в глянцево-манящую жизнь? Ни-че-го. Память о своем чудесном и добром городке, Столбцах, но и не более.

Конечно, ты поезжай, дочка, твердили, свыкнувшись с этой мыслью, родители. А она читала в их глазах — оставайся. И видела дикий страх: что ты будешь делать там без нас? Как будешь там — одна, без родных, без помощи, среди чужих домов, улиц, людей? Ей тоже было немножко страшно.

Самую малость. Но, выйдя из самолета в Риме, она успокоилась. Все правильно.

...К окончанию института Анька свободно говорила на пяти языках.

Это был особый дар, который она открыла в себе не сразу. Языки были музыкой, и чтобы понимать их, она, конечно, корпела над учебниками, но и будто впитывала их кожей. Французский звучал для нее как горный ручей, немецкий прищелкивал и цокал, будто копытцами по плацу. Испанский лился со звуком вина, падающего в каменный кубок, итальянский — шумел ветвями парка в бурю, английский был похож на плеск волны... Она понимала и скандинавов — их языки вкусно пахли свежепойманной рыбой, а у финнов — морозом и бесконечным... удивлением. Соприкасаясь с ними, она будто открывала двери в разные дома, откуда ей навстречу выбегали люди-слова. Она пожимала им руки, с кем-то обнималась и мгновенно улавливала ритмику и стиль языка, что позволяло ей понимать все именно с полуслова.

— С такими данными — и в гиды? Экскурсии водить?! — возмутилась завкафедрой английского, на которой Аня блистала особенно. — А защититься, а амбиции? Но Аня уехала. Просто потому, что очень рано поняла, что можно быть хозяйкой своей жизни, а можно — рабой чужих желаний и навязанных стандартов. И потому что так хотела.

Мужчины цепенели от нее. В глазах — солнце, в волосах — ветер. Улыбка — искра. От нее загорелось немало костров... Ее любили, ею восхищались. Да только, увы, те, кто любил, оказывались слабее. Любить сильную женщину — и счастье, и выбор. Она была слишком сильной. Даже для тех, кого любила сама.

Просто гидом стать не получилось.

Затвердить слова, выучить наизусть истории руин и достопримечательностей было скучно. Ночами она сидела, утопая в томах энциклопедий, читая, зубря, стыкуя кусочки истории. Картина истории древнего и нового мира представлялась ей теперь совсем иной, и она щедро делилась ей с теми, кто приезжал в Рим, Неаполь или Флоренцию, а потом в полюбившуюся ей Испанию «пофоткаться» на фоне «значимых мест». Она искренне любила тех туристов, кому было интересно, изумлялась тем, кто скучал, и делала все, чтобы запомниться, — потому что любила свое дело. И запоминалась.

Постепенно она перешла в разряд гидов элитных — ее начали «передавать» из рук в руки, как хрустальную вазу, заказывая индивидуальные туры. Стало больше денег и меньше времени. Но в волосах ее все равно гулял ветер, а в глазах блестело солнце. И улыбка ее порхала на губах бабочкой.

Домой она приезжала нечасто, чаще звала родных к себе. Когда приезжала — неожиданно для себя отдыхала душой, радуясь даже тому, что пружины старого дивана сохранили форму ее тела — он уютно скрипел под Аней, возвращая ее во времена детства.

Вот и в этот раз она приехала — на месяц. Переключиться, отдохнуть, поесть маминого борща с пампушками.

Сестра суетилась у плиты, Аня полудремала после дороги, присев на табуретку. Все это — как два мира: Европа и их Столбцы. Тут все такое медленное, тягучее. Но — она это поняла не сразу — привлекательное и целебное. После поездок домой у нее всегда был долгий, сладкий релакс.

В полудреме она думала о том, что сама теперь толком не знает, где ее родина — там, где все искрилось, пело и звенело, в той же Испании, или тут — в маленьком городке, подернутом налетом провинциальности, не знающем беготни и сутолоки.

Отец вошел в кухню, присел рядом. Глядя на его красивое когда-то, а сейчас безмерно уставшее лицо, Аня вдруг почувствовала, как сжалось и затрепетало сердце. У нее никогда не было поводов, чтобы жалеть его раньше: сильный, статный, он все мог, со всем справлялся. А когда страна начала разваливаться на куски, быстро нашел себя в новых обстоятельствах — открыл деревообрабатывающие мастерские и начал делать мебель на заказ. Она давно не спрашивала, как там дела...

— Как ты, пап? Как бизнес? Щека у отца напряглась. У него даже профиль стал другим — потерял точеность, подумала Аня с болью.

— Бизнес... Сказала, дочка. Да никак почти, Ань. Сил-то нет. А у нас — сама знаешь, только под сильной рукой кони ходят. Под слабой — идут вразнос.

Сердце подпрыгнуло. Волна нежности накатила и накрыла ее с головой.

Папа... Она взяла его руку, сжала ладонями, до боли.

Сестра Ленка поставила на стол чай, мамино варенье. Земляника... Вспомнилось, как такое же, за огромные деньги, подавали на юге Франции, и она всегда думала в этот момент о маме. Она тоже постарела. Горько все.

— Пап, ну расскажи-ка подробнее.

Что за кони? Что не так? Он разговорился, хотя и неохотно сначала. Она сразу поняла главное: ушел драйв. И сила... Ну а как только отец перестал быть для рабочих «пугалом», начался развал. Там — склепали брак, тут — «ушло» куда-то дерево, стало меньше заказов, где-то что-то пересохло, что-то, наоборот, вытащили из сушилок раньше срока — и готовые изделия «повело»...

Правильное решение

Она слушала его, ела варенье и иногда опускала голову, так безмерно жаль ей было отца. В свой небольшой бизнес он когда-то вложил душу, горел своим делом так, как не горел прежде ни одной из своих работ. А как гордился первой табуреткой, первым столом! Плясал вместе с мамой, когда кто-то заказал им гарнитур для загородного дома...

— Ты надолго к нам, дочка? — спросил он, почему-то отводя взгляд.

— Побуду пока, — неопределенно ответила Аня. И на следующий день сдала обратный билет, сообщив испанским коллегам, что задержится на неопределенный срок.

...До цеха Аня доехала на машине.

Дорога на подъезде разбитая, крапива выше головы. Тихонько припарковавшись у ворот, распахнула тяжелую скрипучую дверь. Одиннадцать, а тихо. Несколько шагов вперед — и босоножку пробило гвоздем, гуманно не зацепив при этом кожи. Да кто же бросает такие вещи на землю! За дверями мастерской слышался грубый хохот.

— Добрый день! — она вошла в помещение и сощурилась от сизого дыма.

Два мужика, сидевшие на штабелях досок, изумленно посмотрели на нее: — И вам здрасьте, дамочка.

Окурок упал на стружку, она мигом задымила, но мужик в синей рубахе растоптал его ногой.

— Вам не известно, что в цехе не курят? — Аня смотрела ровно и спокойно.

— А ты чо, из пожарников? Или санэпидконтроль? — хмыкнул мужик в клетчатой рубашке и противно осклабился. — Тебе чего, тетенька? Люльку деревянную? Люльку. Угадал.

Аня улыбнулась, почувствовав впервые в жизни, что может улыбаться зло.

— Такую, знаешь, с тебя ростом. Я тебя в ней и укачаю. Чтобы не курили тут больше, ясно?

Мужик растерянно качнул головой. Синяя рубашка начала надуваться.

— И вам, — Аня повернулась к нему, — я бы тоже рекомендовала не курить вообще и в цехе в частности.

— Кстати, рабочий день у вас во сколько начинается? В девять? Что сделано за два часа?

— Ты чо, тетка, контролер? — оторопел синерубашечник. — Вы вообще что?

— Я не что, а кто, — Аня пошла по цеху, осматривая разгром. А потом через плечо бросила: — Я новая хозяйка тут, ясно? ...

Через полчаса она уехала. Закрывая двери, услышала через жужжание заработавших инструментов, как «клетчатый» крикнул «синему»:

— Крутая баба, Сань!

Тот ничего не ответил.

Она много училась в ранней молодости, много училась потом, и теперь, «за тридцать», думала, что все это осталось позади. Но теперь все вернулось, и она училась снова: ночами читала книги по деревообработке, изучала виды древесины и ее свойства, аккуратно конспектируя все в тетради, всматривалась в схемы каких-то точилок, вертелок, резаков... Дело она и правда забрала в свои руки — не оттесняя отца, но сняв с его плеч груз, ставший непосильным. Сначала он немного переживал, но потом уяснил для себя плюсы произошедшего и расцвел: начал снова ездить на рыбалку, гулять, пропадать на любимом огороде. Да и мама была счастлива, видя, как вернулась улыбка на его уставшее, но внезапно начавшее молодеть лицо.

Дело постепенно пошло. Вместе с мусором, что был вычищен из цеха, на производство вернулась какая-то внутренняя его чистота. Коллектив обновился. Рукастые, дельные мужики к Ане начали относиться с почтением, с изумлением понимая, что в сортах древесины и ее свойствах она понимает ничуть не хуже их. Получив первый крупный заказ, Анька заплакала.

...Новые ребята сначала робко, а со временем все активнее начали предлагать новые варианты мебели. Работали с искоркой, с огоньком.

Дошло дело до того, что крупные магазины предложили покупать мебель оптом. Аня, подумав, отказалась, рассудив, что большой поток отразится на качестве. И не пожалела: «сарафанное радио» быстро сделало ее известной сначала в родном городке, а потом в области, областном центре, других областях...

Теперь, просыпаясь дома, она вновь летела куда-то, и вокруг нее двигалось пространство, что-то происходило, текло, менялось. Куда делись тишина и спокойствие? Времени подумать об этом не было...

Иногда она вспоминала Испанию, Италию, другие страны, но теперь — только с теплом и благодарностью, без ностальгии. Это было в жизни — было. И хорошо.

На длинный, настойчивый звонок ответила мама. Передала Ане трубку, и Аня увидела, что в маминых глазах плещутся серебристые рыбки страха.

Испанский звучал как вино, что падает в каменный кубок.

— Анечка, когда ты приедешь?! Аня обернулась. За окном кухни мелькнула фигура отца, куда-то пробежала сестра... Она улыбнулась солнечно и поняла, что ее «отпустило».

— Никогда не вернусь. Я остаюсь тут. Много дел.

Мама заплакала. Но Аню это совсем не раздражало...

Ольга Кузьмина