ВОСПОМИНАНИЙ ОТКРОВЕНЬЕ

Под паутинной кисеёй –
Лукавство строит мир немой …
И жадность с ненавистью в пляске
Кружит, меняя рьяно маски.
Земля в тумане ирреальности –
Нацизма тень блуждает в данности.

Жёлтые машинописные страницы с чернильными правками и потрёпанными краями – вероятно, второй экземпляр рукописи, неожиданно попавший ко мне именно сейчас, когда наиболее остро вновь всплывают эпизоды ещё той, Великой войны. Прошлый век бьётся правдой. Дневниковые записи Ольги Григорьевны Табачниковой – Свидовской, «Нюрнберг вне стенограмм», будто включают пламя времени. Нелегко представить события, образ автора, но каждым нервом ощущаешь происходящее: Международный Военный Трибунал, 1945 – 46 годов.

Как известно, случайное не бывает случайным – час настал. И на семейной встрече услышала:

– Мы познакомились с Ольгой Григорьевной Табачниковой (в девичестве Свидовской) в 1975 году, когда я пришла работать в английскую редакцию газеты «Московские новости». Это была крупная женщина с энергичным лицом, неразговорчивая и очень сдержанная. Оживлялась она только при разговоре о театре и балете. Ольга Табачникова была первым браком замужем за Юрием Ильичом Табачниковым, работавшим в английской редакции Radio Moscow. У них сохранились хорошие отношения на протяжении всей жизни. Впоследствии Ольга Григорьевна вышла замуж за Бориса Александровича Львова-Анохина, известного театрального постановщика и критика. Я бывала у них дома на Олимпийском проспекте, где чета жила с мамой Бориса Александровича – Лидией Митрофановной. Ольга Григорьевна редко рассказывала о своей работе в Германии, детали которой нашли отражение в её воспоминаниях. Лишь после регулярных встреч с ветеранами процесса в Нюрнберге, она грустила об уходящих из жизни друзьях. После неожиданной смерти Ольги Григорьевны ее муж показал мне эти мемуары, которые пытался напечатать. Не знаю, насколько успешными были его попытки… Борис Александрович скончался от сердечного приступа ночью, не дождавшись «Скорой помощи». Незадолго до своего ухода он дал мне почитать воспоминания Ольги Григорьевны. Так эти листки остались у меня. Детей у них не было, – завершила рассказчица Валерия Алёшина, передавая мне рукопись.

Об историческом процессе планетарного значения опубликованы тома документальных, научных, журналистских изданий. Архив грандиозен. А «личные впечатления» могут ли быть интересны ныне… Всё ли предусмотрели полководцы и политики тогда, чтобы не случилось «сегодня» … Некоторые эпизоды воспоминаний О.Г.Свидовской появлялись в газетах к известным памятным датам, как правило, одни и те же. Листая рукопись, подмечаешь то, чему, вероятно, по особым причинам не придавалось тогда острого значения. Избавиться от вопросов, конечно, не удаётся и сейчас. Публикуя отдельные фрагменты записей в память о человеке, гражданине и тех незабываемых днях истории, я, как составитель, оставляю за собой право свободного порядка частей авторского текста для представления читательской аудитории. По сути, дневник-монолог таковым и остался, без редакторского взгляда.

Откроем первые и завершающие страницы рукописи – введение и послесловие.

НЮРНБЕРГ ВНЕ СТЕНОГРАММ =========================== или Личные впечатления о том, что мне довелось увидеть, узнать и понять в результате моей командировки для работы в качестве переводчика на Международном Военном Трибунале в 1945 – 1946 гг.

Мои записи не предназначаются ни для печати, ни для сцены. Международный Военный Трибунал в городе Нюрнберге, где перед судом народов предстали почти все главари нацистского Третьего Рейха, явил собой не что иное, как последнюю точку – эпилог кровопролитнейшей мировой войны, унесшей не один десяток миллионов жизней и стоившей неисчислимых жертв.

Я не собираюсь анализировать ход Процесса и не имею права на оценки. Волею судьбы совсем в молодом возрасте я оказалась в гуще событий глобально –исторического значения.

*****************

Повествование моё подходит к концу. Хотя это не имеет прямого отношения к Процессу и моему пребыванию на нём, но всё-таки хотелось бы рассказать о том, как я туда попала и как при этом выглядела.

После окончания Института (МГПИИЯ) меня оставили в нём преподавать. В институте, начиная со 2-го курса, я пользовалась большим авторитетом и известностью. Я первая получила Сталинскую стипендию. Мне прочили научную карьеру, но после смерти мамы (она погибла в 1944 году) мне нужно было работать.

По распределению меня назначили преподавателем фонетики на первом курсе. То был период, когда распределение носило болезненный характер. Его боялись. Многих выпускников направляли работать в школы в провинцию. Мой первый урок должен был начаться в 15 часов с минутами. Из пятерых сокурсников я «вступала в бой» под номером 1. В 14.00 меня вызвала к себе начальник спецотдела Татьяна Алексеевна Гиляревская. Эта миниатюрная элегантная женщина, прожившая долгое время с мужем (Норманом Бородиным) в США, как две капли воды походила на американскую кинозвезду Глэдис Суссайт. Она держала в страхе всю студенческую братию. Я отправилась к ней в кабинет, сопровождаемая сочувственными взглядами, и заранее предвидя беду. Гиляревская пригласила меня сесть, и между нами состоялся любопытный разговор…

Позже, в самолёте, уплетая Танин американский шоколад – ещё на аэродроме она сказала, чтобы я её звала просто Таней, – узнала об очень большом количестве кандидатур, претендовавших в нашем институте на эту командировку в Германию. Я поинтересовалась, почему всё-таки выбор пал на меня. «Ты единственная не спросила сразу, куда ехать», – был ответ.

Перед отъездом в Нюрнберг я решила сделать себе «перманент». После смерти мамы я бывала часто у Нины Николаевны Разживиной, жившей на Новинском бульваре, рядом с теперешним Новым Арбатом. На углу находилась парикмахерская, и я отправилась туда. Совершив необходимые манипуляции, парикмахерша удалилась. С перманентом я прежде дела не имела – во время войны было не до того. Прикованная к «источнику электрического тока» множеством шнуров и трубок, сидела терпеливо и смирно. Около ушей и на лбу пекло. Спросить было не у кого. Парикмахерша не появлялась. Прошло 45 минут. Когда парикмахерша вспомнила обо мне, было поздно. Сколько ни расчёсывала, ни мыла мои несчастные волосы, они торчали «мелким бесом», дыбом, являя собой осветлённое подобие негритянки из Экваториальной Африки. Взглянув на мочалу, торчавшую из-под капюшона моего буклистого пальто, Норман Бородин, привезший Таню на аэродром в роскошном лимузине, спросил с ужасом: «Куда же вы это несчастное чучело везёте?!» То ли перманент оказался непрочным, то ли волосы быстро отросли, но в Нюрнберге моя шевелюра обрела вполне нормальный, и я бы даже сказала, привлекательный вид. Я научилась делать «make up» и стала одеваться… Очень любила Танину лохматую чёрную кофту, чёрное с розовой и бирюзовой отделкой платье и длинные бирюзовые серьги.

Меня часто спрашивали, не принадлежу ли я к мексиканской делегации. Одна очень интересная на вид американка открыла мне секрет различного цвета губной помады и пудры – в зависимости от времени дня. Она же подарила мне большое количество всякой косметики. И скромные платья сменились более элегантными туалетами. Появилась меховая шубка. Я «тюкала» по снегу в лаковых туфельках на очень высоких каблуках. Как давно это было! Как тяжело и трудно вспоминать. Уже много лет болят ноги, а в 1961 году левая нога даже на какое-то время отнялась.

Что же произошло после моего возвращения в Москву? С большим трудом удалось избежать отправки на Процесс в Японию. Ехать туда я не хотела ни за что. Я не просто просила – я плакала. Огромное напряжение, сопровождавшее нелёгкую работу в Нюрнберге, чудовищность преступлений, о которых пришлось слышать и читать, привели к тому, что при воспоминании о них у меня дрожали руки. Шли годы. Жизнь моя текла по руслу, не имевшему ничего общего с юриспруденцией… О Нюрнберге изредка вспоминала, развлекая своих или чужих гостей. Начались мои рассказы через определённое количество лет. Первое время я молчала. Рассказывая иногда о ввозе Паулюса, замечала некоторое недоверие к моим словам. Наверное, было действительно трудно поверить, чтобы, в сущности, девчонка могла такую серьёзную операцию помочь осуществить.

Через 35 лет после Процесса «минувшее предстало предо мною…». Было приятно, что правда восторжествовала и не было необходимости стесняться – рассказывая о Паулюсе я не придумывала, не прибавляла, не лгала.

Я сознательно воздержалась от последовательного хода изложения событий. Писать о Процессе – слишком огромная ответственность. Это личные воспоминания, хотя и далеко не о частных вещах. Я уверена, что аналогичные записки должны оставить все и что только из совокупности общей памяти сможет когда-нибудь родиться правда – совокупная правда о том, как в 1945-46 годах в городе Нюрнберге совершалось правосудие над величайшими из величайших преступников, когда-либо живших на земле.

Суд в Нюрнберге начался 20 ноября 1945 года и закончился 1 октября 1946 года. Его протоколы занимают 16.000 страниц. Обвинение предъявило 2.630 документов. Было изучено 300.000 письменных показаний, заслушано 240 свидетелей. Этот беспрецедентный процесс потребовал 5 миллионов листов бумаги, весившей 200 тонн.

Война закончилась, но в Нюрнберге велась настоящая и нешуточная война. Конечно, у нас были союзники, но были и непримиримые враги. Чувство напряжённости практически не отступало ни на шаг. Везде и всюду всем приходилось волей-неволей быть постоянно начеку.

В преддверии 40-летия Процесса все оставшиеся в живых участники были приглашены в Комитет защиты мира. Визит, носивший абсолютно формальный, казённый характер, оставил впечатление тягостное. Суммировать его можно в нескольких словах: нельзя бороться против нацизма и фашизма за зарплату! После речей и выступлений членов Президиума нам показали отрывок из фильма Романа Кармена «Суд народов». Я видела этот фильм и раньше. Но почему-то только в этот раз меня глубоко потрясла сама чудовищность того факта, что советским судьям и обвинителям приходилось вести борьбу для того, чтобы добиться осуждения палачей. Что касается трёх из них – оно просто не укладывается в голове. И ещё меня потрясла зловещая символика решения Суда о том, чтобы прах 12-ти казнённых был развеян по ветру…

Вот и пожинает с тех пор весь мир плоды.

Несколько лет назад на экраны вышел советский 20-ти серийный фильм, получивший в США название «Неизвестная война». В смысл этого названия даже вдуматься страшно. Советская делегация на Нюрнбергском процессе работала в условиях начинавшейся «необъявленной войны» – войны «холодной».

Я вспоминаю тех товарищей, с которыми работала и которых уже нет в живых. Я также вспоминаю тех американцев, которые сотрудничали с нами честно, как настоящие союзники. Такие тоже были.

Нюрнбергский Процесс освещался огромным корпусом журналистов. Я думаю о профессиональном преступлении представителей прессы, позволивших себе замолчать, исказить или неадекватно отразить происходившее во время Трибунала. Последствия этой политики – не только их, но и их тоже – человечество ощущает до сих пор.

Зинаида Федотова (Белухина)
использованы материалы сайта РИА-РОСА

Продолжение следует…