РОЖДЕСТВЕНСКУЮ НОЧЬ ОНА ПОПРОСИЛА ПРОВЕСТИ В ЛАТЫШИНО  — «ЧТОБЫ ДОМУ НЕ БЫЛО ГРУСТНО»

Вместе с дремотой, что навалилась на Лену теплым одеялом, вдруг пришло понимание чего-то очень важного...  В комнате было холодно; Лена, стуча зубами, кое-как разожгла печь. Хорошо, когда тепло... Но настроение лучше не стало. Она не любила этот старый дом, и встречать в нем Рождество не хотела абсолютно.

Не любила его тетку

Сашка вошел, сбросил куртку. Довольный, раскрасневшийся. А чего хорошего? Ну что хорошего может быть тут?

— Лен, кончай ты киснуть. Сейчас все прогреется. Смотри, зато красота какая. Печка.

Она поморщилась, скинула его руку с плеча. Врагу не пожелаешь такое настроение иметь.  Дом Сашкиной тетки, растившей его вместо рано умершей матери, стоял на пригорке и в трубе всегда завывал и плакал о чем-то ветер. Сашка этот дом обожал. Лена — ненавидела.

Не любила она и не понимала и его тетку — молчаливую, высокомерную старуху с темным, будто испеченным и растрескавшимся лицом. Они с Сашкой поженились пять лет назад и бывали в Латышино раза три, не больше. Первый раз приехали из Москвы сразу после свадьбы: видите ли, тете Симе трудно было ехать в Москву на торжество! Внимательно всмотревшись в Лену, она улыбнулась и протянула руку, коснулась ее щеки.

Шершавые пальцы укололи кожу, и Лена непроизвольно отдернула голову. Тетя Сима смутилась, убрала руку: «Прости, дочка, что-то я… Это…» И принялась суетливо обнимать и поздравлять Сашу. А Лена еле сдерживала раздражение.

На ужин Сима напекла блинов — огромных, дырчатых, вкусных, их ели со сметаной, в которой стояла ложка. Лене было вкусно, но она изо всех сил сдерживалась, чтобы не показать этого — всеми силами настраивала себя против этой печеной старухи.

На самом деле она понимала: больше всего ее раздражало то, с каким обожанием смотрел на свою тетю Симу ее любимый Сашка. Услышав, что отпуск Саша собирается провести тут, она вскипела. И на выходные приезжать сюда «воздухом дышать» не собиралась. Тогда они поссорились впервые... И Сашка уступил. В отпуск они поехали в Грецию, а в выходные просто гуляли по городу. Без всяких там теть Сим.

Еще Лену злило, что тетя Сима вечно спрашивала про детей. А они не получались. Врачи разводили руками — ну, бывает, видимых причин для постановки диагноза «бесплодие» нет. Старайтесь! Они и старались, но за пять лет совместной жизни «старания» так ни к чему и не привели.

А теперь вот новая забота. Сима умерла. Дом продать надо, Лена знала это точно. Пусть за копейки, за просто так. Но отдать его в чужие руки и забыть, как страшный сон эту деревню, страшный, щербатый забор, орущих петухов, всю эту непонятную идиллию, от которой Лену воротило.

Саша много раз начинал Лене рассказывать про Симу какие-то истории, но изначально не сложившиеся отношения что-то сломали в ее восприятии — она слушала его в пол-уха, рассеянно кивала и не особо вслушивалась в его рассказы.

В Латышино Сашка, родившийся в Москве, прожил восемь лет. Остался в десять сиротой, и троюродная тетка матери, старше ее на полвека, если не больше, бездетная Сима взяла мальчишку к себе. Шел семидесятый год, в стране была «курица по праздникам», и худющего Сашку Сима откармливала петушиным бульоном — он ел и с ужасом отодвигал в сторону попадавшиеся в нем гребешки: тетя Сима не жалела для «сына» ни кур, ни петушков с собственного подворья.

Уже тогда старая, печеная, она работала в местной школе, преподавала французский язык.

Он вспоминал это, стоя на крыльце, глядя в стылое черное небо. Как давно это было…

Перекусили бутербродами. Лена вроде как-то расслабилась, сама потеплела. Он смотрел на золотистую копну ее волос и таял от счастья. Как хорошо тут — с ней. Как же я при жизни их не подружил…

...Тетя Сима позвонила месяц назад. Ровным, спокойным голосом спросила, как дела.

— Саши нет дома, Серафима Михайловна. Но вы можете ему позже позвонить.

— Нет, позже не смогу. — Сима помолчала. — Ты скажи ему, Леночка, что… Пусть приедет, словом. Меня Николай позвал, пора мне. Так и скажи.

Лена вечером так и сказала. Сашка грузно опустился на банкетку в прихожей, посерел лицом.

— Куда ей пора, Саш?

— Помирать собралась, видно. Николай — это муж ее. Его еще в гражданку не стало. У нас в роду все свою смерть чувствовали.

Он уехал в Латышино в тот же вечер.

Лена спала беспокойно, а в восемь утра, когда она собиралась на работу, Саша позвонил и сообщил, что Сима скончалась.

— Я приехал, дверь открыл — она на крылечке ключи оставила. На столе блинов стопку. Для меня. А сама — будто спит. Лежит на кровати и спит.

Альбом с фотографиями

Ее похоронили за деревней, на тихом латышинском кладбище. А потом Саша нашел письмо, где Сима спокойно и ровно просила его распорядиться домом по его усмотрению, продать все, если нужно, но только после Рождества. А Рождественскую ночь она просила провести в Латышино — «чтобы дому не было грустно». И в этот раз Саша был неумолим. Вот они и приехали — на Рождество…

…В доме стало почти жарко. Почему-то теперь он не пугал Лену и даже не казался мрачным. Освоившись, она прошла во вторую комнату — горницу. Старая темная резная горка смотрела на нее, поблескивая глазами-чашками, выставленными в центре. Даже странно, что она не обращала на нее внимания раньше — ну совсем уж не деревенская мебель...

Заглянула она и в крошечную комнатенку Симы. Идеально чистая, констатировала Лена, со вздохом вспомнив свой беспорядок. Достала сверху огромный том в бархатной обложке. Оказалось, альбом с фотографиями. Утащив его в первую комнату, раскрыла на столе… Девушки в длинных платьях стоят полукругом. Чопорная дама в центре.

Подписано в вензельке, наверху, — «Гимназия Ее Величества императрицы Марии Федоровны». Круто.

Сашка вошел тихо. Обнял ее за плечи.

— Альбом нашла? Смотри, Сима — вот она, в центре.

Красавица — высокая, незнакомая, смотрела на нее чуть настороженно.

— Ух ты! А я думала, она у тебя деревенская.

— Да нет. Тут училась. В Москве. Все как положено — науки, языки. Она на французском думала, представляешь? До конца жизни. Она же меня учила, я говорил, помнишь? Лена не могла сознаться, что слушала плохо и потому просто кивнула. Перевернув лист, вгляделась в следующие фото. Вот она, Сима. И снова другая. В кокетливой шубке. 1914 год. Тут — уже 1915, она в белом фартуке, как медсестра.

— Многие тогда сестрами милосердия работали. А вот Николай — ее муж. — Саша показал пальцем.

— Красивый… — Лена смотрела на внимательного, с тонкими чертами лица, мужчину в пальто, со щегольской тросточкой в руках.

— Сима и Николай поженились в 1916 году. В 1917-м она родила двойню. Потом еще двоих, а потом дочку.

Но к 1920 году никого не осталось... Детей убил тиф, а Николай погиб странно — кто убил, за что, непонятно. У нее в сарае за домом я как-то мальчишкой старый сундук нашел.

А в нем конструкция странная — тонкие нити, а на них бусины. Теть Сим, говорю, а это что? А она вдруг заплакала. Никогда не плакала, а тут… Это, говорит, Саша, корсет мой из китового уса. То, что осталось…

Верила в чудеса

…Забрав у Симы всех, судьба не отпустила ее на небо. Она потеряла своих детей, но посвятила жизнь чужим детям, став простой учительницей.

Больше замуж она не вышла. Слишком любила своего Николая… Фотографии, фотографии… Лена листала альбом, заканчивала и начинала снова. Все, что не нравилось ей в Симе, прошло без следа. И теперь стыдно было за свою насупленность, недоверчивость, ревность — она понимала, что просто ревновала Сашу к этой странной, старой женщине с печеным лицом… Саша рассказывал о ней много и интересно. И как-то странно и колко проникала в Лену эта женская судьба, одна из многих тысяч — прожитых не так, как хотелось и виделось... И старый дом теперь казался ей не темным и недобрым, а уютным и очень теплым. Как часто понимание приходит поздно... Под вечер выпили шампанского.

Лена уселась на пол, разложила альбом на дорожке. А Саша все говорил и говорил — рассказывал про людей на фотографиях, о судьбах Симиных учеников. А потом они любили друг друга — долго и нежно, растворяясь в невероятном тепле и аромате старого дерева, который теперь Лене казался родным.

…— А знаешь, Сима верила в чудеса, — сказал ей Сашка под утро.

За окнами было темно, только где-то вдалеке хрипло пытался прочистить горло заспавшийся петух. — Не знаю, зачем она придумала эту ночь. Ну, не ее, а чтобы мы сюда приехали...

— Хорошо, что приехали, — прошептала Лена.

Странная ночь — бесконечная, тихая и нежная — смотрела на нее глазами тонкой девушки со старой, пожелтевшей фотографии.

— Она хотела, чтобы я что-то поняла — про нее, про эту жизнь, да, Саш?

Он сонно проворчал что-то, уткнулся носом в плечо. И вместе с дремотой, что навалилась на Лену теплым одеялом, вдруг пришло это понимание. Она знала, что я пойму. Что когда-нибудь, оказавшись тут и не смея не слушать, я услышу ее голос — голос той, что прожила жизнь честно и с большой любовью к людям.

— Мы не будем продавать тебя, — прошептала Лена дому. — Это ведь было бы… Как продать память.

В доме что-то тихонько скрипнуло — он давал понять, что услышал.

— А ее, — Лена коснулась живота, вдруг поняв что-то невероятно важное для себя, то, что понять, казалось, невозможно, — а ее мы назовем Симой. Пусть это немножко по-старинному, но мне нравится.

…Как это было давно! Двадцать с лишним лет уже. И теперь на Рождество они приезжают сюда все вместе — Лена с Сашей, Сима с мужем Женькой и маленьким сыном Колей.

Ольга Кузьмина