«ЗДРАВСТВУЙ, ЧУДО ПО ИМЕНИ БЕЛЛА!»

Он был грозным, 1937 год. Народ перешептывался — идут аресты. Символ времени — ночной «воронок». Было тревожно и стыло, несмотря на вдруг пришедшую весну. А в семье Ахмадулиных случилась радость. Дочка. Очень хорошенькая. Они перебрали два десятка имен, но ни одно не было ей «к лицу». В результате все решила бабушка, Надежда Митрофановна: «Будет Изабеллой». На фоне любви к Испании, что охватила СССР в 1930-е, имя девочке очень  подходило.

 Девочка с характером

Семья Ахмадулиных была интеллигентна, образованна и скромна, хоть и жила в достатке. Папа — крупный чиновник, замминистра, мама — переводчица в чине майора КГБ.

Изабеллу растила бабушка — родители вечно работали. Когда отец ушел на фронт, ее забрала в Казань другая бабушка — «казанская». Ахмадулина помнила детство: детский сад в Краскове, где она первый раз проявила волю, не отдав своего мишку. Помнила зарево над горящей Москвой, а потом — тихую Казань, но и там — всепроникающий холод войны. В Москву она, много болевшая, вернулась худой, но с горящими глазами, полными жизни и свободолюбия. Мама отправила ее в школу, но училась Изабелла через пень-колоду, обожала прогуливать, а ценила из программы только уроки литературы. К первым своим озвученным «на людях» стихам пятнадцатилетняя поэтесса была готова: она сократила свое имя до «Беллы» и нащупала свою, неповторимую манеру чтения стихов.

— Ты что, совсем сошла с ума? — отец был вне себя. — Тебе поступать скоро, а ты все мараешь бумагу!

Мама, Надежда Макаровна, согласно кивнула головой. Исписанная тетрадь с оборванной строкой лежала на столе, хлопая страницами, будто птица крыльями, силясь улететь...

— По тебе журфак плачет. Просто поверь, — Ахат Валеевич немного сбавил обороты.

— Хорошо, — Белла равнодушно пожала плечами. — Отдам документы туда, в МГУ.

У родителей «отлегло» от сердца: одумалась. Но вступительные экзамены Белла с треском провалила.

— Пойдешь работать, а через год будешь поступать, — сказали ей дома.

Белла снова согласилась. Ее взяли в «Метростроевец». Она честно выполняла задания, печаталась, но в газете куда охотнее ее заметок размещали написанные ей необычные, хрустальные стихи со звонкими, ломкими рифмами. Родители махнули рукой — дочь проявляла характер и упрямство. Через год она поступила туда, куда хотела — в Литинститут.

...Культ талантов и способных одиночек, свободомыслящих и верноподданных, обитель ума и страстей — вот чем был, да и остался Литинститут. Белла еще студенткой стала звездой — и обласканной поклонниками, и жестко критикуемой.

«Комсомолка», например, в 1957 году сочла ее поэзию старомодной и манерной. А вскоре Белла не прошла тест на верность избранному страной курсу, отказавшись подписывать письмо с осуждением «предателя родины» Пастернака.

Вылетев из института, она устроилась внештатником «Литературки» в Иркутске. Правда, длилось это недолго: главред «Литературки» сделал все для ее возвращения в институт, и в 1960 году она его окончила, причем с красным дипломом.

Вскоре после окончания института она выпустила первый сборник — он звенел как струна и так и назывался. Оценив ее дебют, поэт Павел Антокольский посвятил ей стихотворение, где были такие строки: «Здравствуй, Чудо по имени Белла!»

Шаткий мир для двоих

За ее хрупкими плечами очень рано возник увесистый бэкграунд влюбленностей и разочарований, страстей — реальных и ошибочных. Она влюбилась в Женю Евтушенко, когда ей было восемнадцать...

...Евтушенко был потрясен ее стихами, напечатанными в «Октябре», навел справки и явился в литобъединение при ЗИЛе, чтобы воочию посмотреть на юный талант. «Белла тогда была чуть полненькая, но непередаваемо грациозная, не ходившая, а буквально летавшая, едва касаясь земли, с дивно просвечивающими сквозь атласную кожу пульсирующими жилочками, где скакала смешанная кровь татаро-монгольских кочевников и итальянских революционеров из рода Стопани, в чью честь был назван московский переулок. Хотя ее пухленькое личико было кругленьким, как сибирская шанежка, она не была похожа ни на одно земное существо...» — вспоминал он позже.

Они прожили вместе три года. Это было ярчайшее время для них обоих: время любви, невероятных страстей, острых ссор, жгучих обид, ревности и бурных примирений. Когда они скандалили, Белла нервно ела пирожные и запивала их пивом — в ней вообще фантастическим образом сочеталось все несочетаемое. «Это было прекрасно!» — говорил растроганно Евтушенко. Но «прекрасным» это стало лишь теперь, спустя полвека.

Тогда это было просто очень... бурно. Конечно, были счастливы: дышали одним воздухом, друг другом, писали стихи, упиваясь молодостью и талантом. Евтушенко сознавался, что его боль теперь, по прошествии времени, — нерожденный Беллой ребенок.

Но тогда он не вписывался в очерченный ими круг свободы и счастья. Они расстались — больно, остро. Хотя потом общались всю жизнь. Вскоре в жизни Беллы появился Нагибин.

Любви вопреки

Нагибин писал, что у него слабели ноги, когда он слушал, как Белла читала стихи — от одной лишь мысли, что она — существует для него, а он — для нее. В отношения с Беллой он вступал, уже много пережив, многих любив, но Белла стала его особой страстью. Он обожал ее.

Так же, как и с Евтушенко, их союз был сложным, но куда более глубоким. Они были старше, вращались в одном обществе как в одном силовом поле.

И постепенно их стало оттаскивать друг от друга, откидывать на разные стороны по-прежнему единой орбиты. Тончайший прозаик Юрий Нагибин не был готов терпеть «прозу жизни» в отношениях с ней. В бывшей компании Нагибина и Ахмадулиной бытует версия, что они расстались потому, что Белла полюбила Бориса Мессерера. Но это случится позже.

На самом деле их расставание, уже и без того близкое, ускорил скандал — Нагибин обнаружил Беллу в постели с женщиной. Юрий Маркович не был монахом, но столь смелых сексуальных опытов он воспринять не смог. Он был однозначен: все, это — конец. Юрий Маркович умел ставить точки не только в конце предложения.

Как Белла ни умоляла его, что ни делала — он был непреклонен, хотя сам переживал разрыв крайне болезненно и пьяно. Белла пошла на беспрецедентный шаг: взяла из детдома девочку и дала приемной дочке его отчество. Но и это Нагибина не тронуло. Он оставил ей квартиру и ушел, а вскоре женился на очаровательной Алле — той, с которой будет счастлив до конца своих дней.

Стихи Ахмадулиной этого периода — чистая боль. Она попыталась успокоить сердце романом с сыном балкарского классика Кайсына Кулиева, даже родила от него чудесную дочку, но отношений это не спасло — с Эльдаром они вскоре расстались.

Позднее счастье

Но ее пристань все же дождалась ее. Роман с замечательным художником Борисом Мессерером оказался для Ахмадулиной спасением. Именно такого мужчину искала мятущаяся душа Ахмадулиной всю жизнь.

Он очень любил Беллу, прощал ей слабости, в том числе любовь к спиртному, и с ним Белла обрела счастье. Но при этом она оставалась особенной во всем. Уйдя с головой в новую жизнь, Белла Ахатовна оставила дочерей, поручив их воспитание матери.

...Гении — они просто из другого теста. Их лепили не по шаблону, и многие мерки этого мира не подходят им в принципе. Ее жизнь, особенности характера и привычек не вписывались в принятые нормы, но ей прощалось все. Она была из иного мира, единственной в своем роде.

Тем временем выходили ее сборники. Разные, непохожие друг на друга, но все — на надрыве, со стоном: «Уроки музыки», «Метель», «Стихи», «Свеча»... После поездки в Грузию она влюбилась в нее, переводила стихи Галактиона Табидзе и Симона Чиковани. Грузия платила ей ответной любовью — ее печатали там даже тогда, когда в родной России на ее стихах стоял идеологический запрет.

Время шло, и слово Беллы отзывалось в душах людей не только стихами, но и позицией. Она не боялась ничего и никого, поддерживала диссидентов, вставала на защиту академика Сахарова, писателя Войновича, вступалась за Солженицына, хлопотала перед Андроповым за Параджанова...

А параллельно писала мудрые эссе о Набокове и Ерофееве, Цветаевой и Ахматовой... И была счастлива — рядом с тем, кого, наконец, нашла. Ей было трудно в последние годы. Почти полная слепота не позволяла ей читать. Она не жаловалась, не устраивала из происходящего трагедии, но... Ей и правда никто не сказал о раке. Она умерла в скорой, на прощание улыбнувшись ушедшей жизни — таинственной, как жемчужина.

Ольга Кузьмина